25-го после полудня мы увидели тропическую птицу — верный признак того, что за 30° южной широты мы попали в более мягкий климат. Заходящее солнце озаряло облака сияющим золотистым светом, утверждая нас во мнении, что нигде воздух не бывает столь прекрасным, а небеса столь великолепными, как между тропиками.

28-го «Адвенчер» подошел к нам так близко, что мы могли переговариваться с его командой. Они рассказали нам, что три дня назад умер их повар и что двадцать человек на судне болеют цингой. Это известие было для нас тем более неожиданным, что на нашем корабле ни у кого не было даже признака цинги; вообще у нас на борту был лишь один тяжелобольной. Желая им помочь, капитан Кук на другой день послал туда одного из своих людей исполнять обязанности кока, а некоторые из наших спутников воспользовались случаем, чтобы подняться на борт «Адвенчера», и там отобедали. Они обнаружили, что капитан Фюрно, как и другие, страдает ломотой в суставах, а многие еще и поносом. Среди больных цингой хуже всего было плотнику, у которого уже пошли большие синеватые пятна на ногах. Такая разница в самочувствии команд наших двух кораблей объяснялась, вероятно, тем, что на «Адвенчере» не хватало свежего воздуха. Наш корабль держался выше над водой, поэтому даже в плохую погоду мы могли оставлять открытыми больше люков, чем они. Кроме того, наши люди чаще ели квашеную капусту и употребляли больше сусла, главное же, они ставили солодовые припарки на места, покрытые цинготными пятнами, и на опухшие суставы, чего на «Адвенчере» как раз не делали. По этому поводу нелишне будет заметить, что цинга в теплых краях бывает особенно опасной н тяжелой. Пока мы находились в более высоких и холодных широтах, она никак не давала себя знать, разве что у отдельных людей, нездоровых и склонных к ней по природе. Но в первые же десять дней теплой погоды на борту «Адвенчера» умер от нее больной, а у многих других проявились тяжелейшие ее симптомы. Видимо, жара способствует воспалению и нагноению, и даже у тех, кто не был опасно поражен цингой, она усиливала бледность и слабость.

«1-го августа мы находились под 25° 1' южной широты, то есть в местах, где, по сведениям капитана Картерета, должен быть остров Питкэрн; поэтому мы внимательно обозревали море, но ничего примечательного не видели. Правда, капитан Кук предположил, что, судя по дневнику Картерета, остров мог остаться в 15 английских морских милях к востоку, но, поскольку со здоровьем команды на втором корабле обстояло столь неблагополучно, было решено не тратить времени на поиски этого острова»[234].

4-го молодая сука, которую мы взяли на мысе Доброй Надежды и которую покрыл пудель, ощенилась десятью щенятами; один из них появился на свет мертвым. Молодой новозеландский пес, о котором упоминалось выше и который столь жадно пожирал собачье жаркое, тотчас набросился на этого щенка и с жадностью его съел. Это, мне кажется, может служить доказательством того, насколько воспитание способно порождать и закреплять у животных новые инстинкты. Европейские собаки никогда не станут есть собачьего мяса. Они, кажется, скорее испытывают к нему отвращение. Новозеландские же, видимо, получают от своих хозяев остатки еды, в том числе рыбу, собачье и человечье мясо, и то, что поначалу было привычкой отдельных собак, с течением времени превратилось в общий инстинкт всего вида. Во всяком случае, так обстояло дело с нашим псом-каннибалом; ведь он появился на корабле таким молодым, что не пробовал еще ничего, кроме материнского молока, и, следовательно, еще не мог привыкнуть к собачьему, а тем более к человечьему мясу. Тем не менее он, как уже было сказано, ел собачину в жареном и сыром виде, и когда один матрос как-то порезал себе палец и протянул ему, тот не только проявил готовность слизать кровь, но и попытался вцепиться в него зубами.

6-го пополудни, когда мы находились под 19 ¹/₂° южной широты, долгий штиль сменился восточным пассатом; прошел сильный ливень, ветер стал по-настоящему свежим. По всему он должен был начаться гораздо раньше, уже когда мы вошли в тропики, ведь эти места можно, собственно, считать его границей. Но, вероятно, столь позднее начало ветров объясняется временем года, ведь солнце в ту пору еще находилось над другим полушарием, здесь же, в южном, была еще зима[235]. Но самым странным для нас был характер ветров со времени нашего отплытия из пролива Королевы Шарлотты и до начала настоящего пассата. Мы ожидали, что между 50° и 40° южной широты большую часть всего времени должен был дуть постоянный западный ветер, как это обычно бывает в Северном полушарии. Оказалось, однако, что за 2—3 дня ветер обегал весь компас, надолго же устанавливался лишь иногда ветер с востока, причем по временам он бывал очень сильный. Так что название Тихое море, которое обычно применяют ко всему Южному морю, подходит, на мой взгляд, лишь к той его части, что лежит между тропиками, ибо только там ветер постоянен, а погода обычно хорошая, теплая и море менее беспокойно, нежели в более высоких широтах.

Как и в Атлантическом море, альбатросы, бониты и дорады [корифены] охотились за летучими рыбами. Большие черные птицы с длинными крыльями и вилкообразными хвостами, которых называют фрегатами и которые обычно парят высоко в воздухе, вдруг со скоростью стрелы кидались сверху на рыб и никогда не упускали добычи. Точно так же охотятся за рыбой олуши английских морей, принадлежащие к тому же роду[236]. Поэтому рыбаки придумали ловить этих птиц на селедку, которая насаживается на заостренный нож, прикрепленный к маленькой, свободно плавающей дощечке; птица бросается на нее и накалывается.

11-го утром милях в 6 к югу от себя мы увидели низкий остров в 4 мили длиной, казавшийся столь же плоским, как само море. Лишь кое-где виднелись отдельные, как бы выраставшие из моря группы деревьев, над которыми возвышались верхушки кокосовых пальм. После томительной скуки нашего плавания один вид земли способен был нас обрадовать, хотя мы ничего от нее не ожидали; особенно красивого впечатления остров не производил, но взгляду был приятен просто сам вид природы. Термометр все время показывал между 70° [21,1°С] и 80° [26,6°C], однако жара не казалась чрезмерной, поскольку при ясной погоде нас сопровождал довольно крепкий, приятно освежавший пассат, а полотняные тенты на задней палубе давали нам и тень.

Остров получил название Резолюшн-Айленд [атолл Тауэре]. Вероятно, его видел и господин Бугенвиль, насколько можно судить по его дневнику. Он расположен под 17°24' южной широты и под 141°39' западной долготы от Гринвича [237].

К полудню мы находились под 17°17' южной широты и держали курс почти прямо на восток. Вечером, в половине шестого, показался еще один остров такого же рода, он находился от нас в 4 английских милях и был назван островом Даутфул [атолл Текокото]. Так как солнце уже зашло, мы шли на север до тех пор, покуда не миновали остров и могли не опасаться, что наткнемся в темноте на берег. На другое утро перед рассветом нас испугал неожиданный шум прибоя едва в полумиле от корабля. Мы тотчас сделали поворот, дали «Адвенчеру» сигнал об опасности и поплыли правее вдоль рифа[238]. Когда рассвело, мы увидели в том месте, откуда слышался прибой, круглый остров с большим бассейном посредине. Северная сторона острова поросла пальмами и прочими деревьями. Они стояли группами и имели весьма живописный вид. Остальную же часть острова составлял лишь узкий ряд невысоких скал, через которые с грохотом перекатывались волны. Судя по цвету воды, соленое озеро в той части, что находилась ближе к нам, было мелким, но дальше к северному лесистому берегу оно становилось глубже; с нашей стороны оно выглядело беловатым, а с той было голубым. Этот остров капитан Кук назвал именем Фюрно [атолл Марутеа]. Он расположен под 17°5' южной широты и под 143° 16' западной долготы[239].