11-го мы снова пересекли экватор, проведя в Южном полушарии два года и девять месяцев. Обычные для здешних мест штили задержали нас прежде, чем мы достигли 4° северной широты. Ветра не было с 14-го по 18-е, после чего подул северо-восточный пассат. За это время команда поймала несколько акул и одну морскую свинью, коих мы с аппетитом съели. Почти половина из богатой коллекции животных, за большую цену купленных моим отцом на мысе Доброй Надежды, издохла. Повинны в этом были матросы, коварно погубившие многих, и, чтобы сохранить жизнь оставшимся, отцу пришлось пойти на новые расходы.
За двенадцать дней пассат вынес нас из жаркого пояса земли и продолжался после этого еще пять дней, покуда солнце, от положения которого в эклиптике зависят границы сего ветра, еще находилось в области северных знаков. 4 июля шквалистые ветры перемежались затишьем, а на другой день наступил полный штиль, продолжавшийся два дня, и еще два дня он чередовался с легким ветерком. Моряки, много плававшие по океану между Европой и Америкой, называют широты, где чаще всего встречаются такие штили, «лошадиными широтами», потому что последние губительно сказываются на лошадях и прочем скоте, который везут в Америку. Бывает, что такое безветрие тянется целый месяц и за это время не подует даже слабенький ветерок.
9-го поднялся попутный ветер, который позволил нам продолжить наш путь к Азорским, или так называемым Западным, островам. 13-го в 4 часа пополудни мы уже увидели остров Файал [Фаял]. На следующее утро мы приблизились к берегу и увидели высокий остров Пико [Пику], берег которого весь был одет в зелень и казался усеянным домами. В 7 часов мы вошли на рейд, или в гавань, Файала, где обычно бросают якорь корабли. Португальский обер-лоцман вышел нам навстречу в шлюпке, чтобы показать надежное место в гавани, где уже стояли на якоре три корабля. Он рассказал по-французски, что один из этих кораблей, французский, недавно пришел сюда из Пара [Белен] в Бразилии, проскочив место своего назначения, острова Зеленого Мыса. На другом, маленьком судне не видно было никакого флага, а шло оно из Северной Америки. Третьим был французский фрегат «Пурвуайёз», капитан которого мосье д'Эстей весьма любезно прислал капитану Куку своего лейтенанта с предложением услуг.
После того как мы стали на якорь, к коменданту крепости был послан офицер с обычным запросом относительно приветствия, его продержали несколько часов и отпустили, сказав, что крепость в любом случае ответит двумя выстрелами меньше, чем мы; поэтому мы вообще не стали ее приветствовать. Американское судно после полудня отплыло, поскольку его шкипер не ждал от нас ничего хорошего, хотя на самом деле мы искали со всеми мира.
Вид города со стороны моря напомнил нам Фуншал на Мадере [Мадейре]. Он расположен вдоль побережья залива на пологих склонах холма, образующих как бы амфитеатр. Церкви, монастыри, крепости и дома с плоскими крышами большей частью белого цвета и имеют весьма живописный вид. Холмы над городом относятся к числу самых красивых из созданных когда-либо природой и трудом. Теперь они были покрыты полями спелых хлебов, садами, парками и всевозможными зданиями, кои свидетельствовали о большом числе жителей и благосостоянии. Два форта, по одному с каждой стороны города, служили для защиты и одновременно простреливали рейд. Самый крупный из них — южный.
Сразу после полудня капитан Кук вместе с моим отцом и мной отправился на берег к южному форту. Едва мы ступили на сушу, как поняли, почему португальцы не хотели отвечать на наш салют выстрелом на выстрел. Пушки лежали на дряхлых лафетах, и, конечно, не стоило подвергать их сильному сотрясению, открывая огонь. Большая часть их стояла на валу, который был слишком узок, чтобы его принимать всерьез. Более того, нас заверяли, что нынешний португальский министр экономики считал излишним расходовать для таких случаев порох.
Мы прошли через часть города, который называется Вилла-да-Орта. Он тянется на милю с четвертью и состоит из одной главной улицы, которую пересекают несколько переулков. Дома построены так же, как на Мадере, имеют выступающий эркер (балкон), который сверху прикрыт крышей, а по бокам оснащен подвижными решетками, заменяющими здесь окна. Мы посетили епархиальную церковь, которая, как и все здесь, построена на готический манер и выглядит мрачно, как на Мадере. Затем нас провели к английскому вице-консулу господину Депту, который встретил нас очень любезно и предложил господам Уолсу, Ходжсу, а также моему отцу и мне в распоряжение свой дом на время нашего здесь пребывания.
Потом он сводил нас в несколько монастырей. Один принадлежит францисканцам, в нем двадцать монахов и несколько мирян, которые, по их собственным словам, преподают здешней молодежи риторику, философию и теологию. Другой монастырь расположен на возвышенности, в нем двенадцать кармелитов и также миряне. Третий принадлежит двенадцати капуцинам и нескольким мирянам, он расположен на холме над городом. Четвертый стоит в самой лучшей, красивой части города; это бывший иезуитский монастырь, теперь, однако, в нем помещается суд, за исключением одного крыла, где устроена общественная школа. Трудно было ожидать, что в сих мрачных кельях сможет процветать ученость. У монахов здесь нет ни малейшего побуждения учиться, они предпочитают просто пожить приятно и спокойно, потому не особенно заботятся об учении.
Затем мы посетили два женских монастыря. Один из них посвящен св. Иоанну, в нем живут 150 монахинь ордена св. Клары и примерно столько же служанок. Они носят длинное платье из темно-коричневой саржи поверх другого, из белого ситца. Во втором монастыре живут восемьдесят-девяносто монахинь ордена Nossa Senhora de Conceiçao, при них столько же прислужниц. Они надевают белые платья, а на грудь — кусок голубого шелка с образом святой девы на серебряной пластине. В обоих местах нас очень любезно встретили у решетки, но, поскольку никто из нас не понимал языка друг друга, пришлось этим и ограничиться. Произношение у них мягкое, певучее, вначале оно казалось нам жеманным, пока мы не услышали, что так говорят здесь все. Выглядели некоторые из них очень приятно, и цвет кожи у них не такой темный, как мы ожидали, а у большинства бледный и безжизненный. При всем том религия не настолько владеет их помыслами, чтобы в сердцах их не осталось ни искры иного огня. Их красивые глаза все еще были верны природе, и если поверить хотя бы в сотую долю того, что рассказывают на Файале, то, видимо, бог любви безраздельно царит и в их кельях.
До заката солнца мы гуляли по городу и по окрестным холмам и наконец вернулись в дом консула Дента. Там мы познакомились с португальским священником, который говорил по-латыни немного лучше, нежели монахи во всех трех монастырях. Это был рассудительный, много знающий человек, который благодаря похвальной жажде знаний освободился от многих обычных предрассудков своих земляков. Он показал нам испанский литературно-политический журнал, который сейчас читают по всей Португалии, где премьер-министр запретил печатать любые газеты и публичные сообщения. Разумеется, такое предписание содействовало распространению во всем королевстве глубочайшего невежества, а это главная основа тиранического режима[606].
На следующее утро мы наведались к офицерам французского фрегата, жившим в доме некой вдовы-англичанки мадам Милтон. Сия добрая женщина прослезилась, услышав, что мы проплыли вокруг света, это напомнило ей о погибшем сыне, который плавал с капитаном Фюрно и принял ужаснейшую смерть от новозеландцев вместе с несчастным Pay. Обстоятельства этой смерти казались в силу привитых нам воспитанием понятий гораздо страшней любых других и должны были тем более ранить сердце несчастной скорбящей матери. Глубина ее тоски не могла не вызвать сострадание в каждом чувствительном сердце и напомнила нам, как много матерей и в Европе, и на островах Южного моря имели причины оплакивать безвременную смерть своих сыновей, проклиная дух человеческой предприимчивости. Зрело взвесив превратности, выпавшие ей на долю, мадам Милтон решила обеспечить своей дочери покой и счастье и послать ее в один из здешних монастырей, не подумав при этом, что на четырнадцатом году мирская жизнь имеет столько прелести и привлекательности, сколько не будет иметь на пятидесятом. Дочь была так хороша собой, что могла бы поспорить красотой с любой португальской дамой на Файале. Один из наших офицеров проникся к ней сочувствием и пытался отговорить мадам Милтон от ее намерений; в самых неуклюжих выражениях, на какие только способен грубый моряк, он стал уверять ее, что она не только не делает достойное дело, но, напротив, навлечет и на себя вечное проклятие господа. Пусть читатель решит, способны ли увещевания моряка, да еще в таком тоне, произвести большое впечатление, однако дама выслушала их благосклонно, а в ходе дальнейшего разговора выяснилось, что, собираясь сделать из своей дочери монахиню, она руководствовалась отнюдь не одним лишь благочестием, но, скорее, личными соображениями.
