Вавилонский храм в Ниппуре (реконструкция) Не испугайся. Губам его дай прикоснуться. Выпей дыханье из уст. Пусть телом тебя он покроет. Дай наслажденье ему — для женщин привычное дело. И о зверях позабудет, с какими он вырос в пустыне. Так приступай же. И пусть тебе ласки будут приятны. Грудь обнажила Шамхат, одеянья свои распахнула. И дикарь, к ней прильнув, позабыл все на свете. Шесть миновало ночей, им седьмая катилась на смену. Занят Энкиду Шамхат и с тела ее не слезает. Утро настало, и взгляд свой он к стаду направил. Ужас в глазах у газелей, не узнающих собрата. Хочет он к ним подойти, но в страхе они разбежались. Ноги не держат Энкиду, не бегать ему, как бывало. Силу зверя утратив, человеческий разум обрел он. Сел у ног он блудницы, словно покорный ягненок. — Слушай, Энкиду, — вещает она. — Ты богу красою подобен. Что тебе степь и трава, бессловесные дикие звери? Хочешь тебя отведу я в Урук несравненный [229]К дому владыки небесного Ану и к Гильгамешу? Мощью с ним пока еще в мире никто не сравнился. Дружба тебя ожидает, какой еще в мире не знали. Тотчас лицо просветлело Энкиду, и к дружбе он сам потянулся. — Что ж, я готов, — отозвался. — Веди к своему Гильгамешу. Сила его не пугает. И брошу я клич средь Урука: — Вот я, рожденный в степи, взращенный в стаде газельем. Мощь моя велика. Мне судьбы людские подвластны. Двинулись в путь на заре. А в Уруке в то самое утро Царь пробудился на ложе, напуганный сновиденьем. — Нинсун, телица степная, — к богине он обратился, — Сон непонятный и странный мне душу теснит и смущает. В сонме мужей незнакомых, средь звезд вдруг я оказался. Кто-то набросился сзади, и я почувствовал тяжесть, Тело могучего воина, словно из воинства Ану. Сбросить его я пытался, но были напрасны усилья. Град мой Урук пробудился вместе со всею округой. Люда такого скопленья никто доселе не видел. Что до дружинников верных, они в ногах исполина. Вскоре и сам я к нему всею душой потянулся. Трудно поверить, но брата мне он казался дороже. — Сон твой, о милый мой отрок, — богиня царю объяснила, — Послан благими богами, и пусть не внушает он страха. Муж, с каким ты боролся, он не из воинства Ану. Не небеса исполина — пустыня и горы взрастили, К мощи его прирожденной и я добавила силу, Чтобы к нему, как к супруге, ты всей прилепился душою, Чтобы и в счастье и в горе вы были всегда неразлучны. Таблица II Временем тем же из степи Шамхат и Энкиду выходят, К дыму костра и к овинам, и к деревеньке пастушьей. Видя гостей необычных, пастухи побросали работу И окружили толпою шумливой Шамхат и Энкиду. Слышались речи: — Похож он на самого Гильгамеша. — Нет! Он немного пониже, но костью, пожалуй, покрепче. Уж не Энкиду ли мы принимаем, рожденного степью? Как он могуч! Словно воин небесного царства. Вынесли хлеба гостям и поставили перед Энкиду. Он без внимания, словно бы бросили под ноги камень. Мех притащили с сикерой — к нему он не прикоснулся. Был не обучен еде он, в которой жизнь человека, И голова доселе его от хмеля еще не кружилась. — Ешь же, Энкиду, — Шамхат увещевала гиганта. — Пей же сикеру, напиток, всему зверью незнакомый. Хлеба отведал Энкиду, так что другим не досталось. Мех осушил глотком он единым, и душа разгулялась. Тело свое он ощупал и умастился елеем. Шерсть на груди полотном добротным прикрыл он. Спать улеглись пастухи, отправился он на охоту. Львов по степи погонять и волков, что овец истребляют. Утром в Урук несравненный ушли Шамхат и Энкиду. В стены вступил он, едва не разрушив ворота. Домы покинул народ и улицы града заполнил, Чтобы чудо узреть, шагающего исполина. Руки и ноги, подобные бревнам, какие привозят С гор Ливана далеких. А где же блудница, Где Шамхат, красотой которой гордилась Эанна? Словно ягненок, плетется она за Энкиду. Как жеребенок на поле за маткою-кобылицей. Вот и клич раздается, всему Уруку знакомый. Клич, при котором обычно мужья закрывали все двери, Чтоб на глаза Гильгамешу их жены не попадались. Настежь распахнуты двери и страхи былые забыты. Город у храма Ишхары застыл в ожидании битвы [230]. Кто-то от полного сердца желает победы пришельцу. Может быть, время наступит, какого не чаяли люди, Может быть, новый правитель спокойнее прежнего будет, Женщин оставит в покое, каким-нибудь делом займется. Меж тем герои схватились, пытаясь друг друга осилить. Ноги их от напряженья в землю ушли по колена. Земля застонала от боли, какой от рожденья не знала. Вздулись жилы на шеях и стало тяжелым дыханье. Капли соленые пота катились с лиц их потоком. — Что мы, подобно баранам, друг в друга лбами уперлись? — Молвил властитель Урука и первым мышцы ослабил. Вот они друг против друга стоят, обсыхая на солнце. Не только люди Урука, Шамаш, что всю землю обходит, От сотворения мира схватки подобной не видел. — Ты вразумил меня силой, — царь обратился к Энкиду. —  Аккадская печать с мифологическим сюжетом Прежде, признаюсь, в тщеславье себе не мыслил я равных. Силой равны мы, Энкиду, а равенство — дружбы основа. В день этот оба они перед ликом Нинсун предстали. — Мать, вот тот друг, о котором ты, сон разъясняя, Мне говорила недавно: Энкиду, рожденный пустыней, Равновеликий во всем мне и брата родного дороже. Вот он, не знающий рода, рожденный горами и степью. Но никому не сравниться с другом моим в целом мире. В голос заплакал Энкиду, услышав слова Гильгамеша. Слезы катились со щек, прожигая у ног его землю. — Что же ты плачешь? — спросил Гильгамеш у Энкиду. — Что тебе в речи моей показалось обидным? — Я не обижен, — признался Гильгамешу Энкиду. — Время мое проходит. Безделием я недоволен. Силы мои иссякают. Не вижу я им примененья. — Прав ты, — сказал Гильгамеш. — Ведь о деле и я помышляю. Слушай: страна мне известна, на степи она не похожа. Высятся горы Ливана, покрытые кедровым лесом. Лес этот оберегает чудовищный воин Хумбаба [231]. Необозримые горы. Никто в глубину не проникнет. Собрано зло в его теле. Давай уничтожим Хумбабу И зло изгоним из мира, и кедры также порубим. — Эти места мне знакомы, — Энкиду тотчас ответил. — Там по соседству бродил я вместе со стадом газельим. Необозримый там лес. Никто в глубину не проникнет За ров, за границу лесную. Голос Хумбабы я слышал. Он урагану подобен. Уста же Хумбабы — пламя. Он смерть из уст выдыхает. Кто с ним захочет сразиться? — Этого я и желаю, — Гильгамеш ответил Энкиду. Ни лес меня не пугает, ни ров, что его окружает. вернуться Эпитет полеонима Урук одними исследователями переводится «площадный», другими «огражденный». Мы условно берем термин «несравненный». вернуться Ишхара — божество неизвестного происхождения, почитавшееся в Передней Азии, у семитов и хурритов (в Уре, Угарите, Вавилоне), возможно принадлежащее дошумерскому языковому субстрату, первоначально богиня плодородия, впоследствии «владычица справедливости» и воительница. В эпосе о Гильгамеше она заменяет враждебную герою Иштар, и с нею находится в священном браке герой эпоса. вернуться В шумеро-аккадской мифологии чудовище Хумбаба (шумерск. Хувава), охраняющее по поручению бога Эллиля кедровый лес Ливана, виделось многоногим и многоруким существом, таким же, как в греческой мифологии владыка Запада Герион. |
