По инициативе Державина создаётся обер-прокурорская консультация — император утвердил и это предложение, несмотря на скепсис министров Кочубея и Воронцова. Державин не только участвует в заседаниях консультации, но и внимательно изучает журналы заседаний, постигая юридические премудрости. На мнение консультантов министр ссылался в спорных вопросах — эта практика считалась новаторской.
Жихарев приметил: «Это не человек, а воплощенная доброта, но чуть только коснётся до его слуха какая несправедливость и оказанное кому притеснение или, напротив, какой-нибудь подвиг человеколюбия и доброе дело — тотчас оживится, глаза засверкают и поэт превращается в оратора, поборника правды…»
Резко возражал Державин против предложения министра внутренних дел Кочубея разрешить иезуитам миссионерскую деятельность среди языческих и мусульманских народов России. Только православная миссия — и точка.
Усилиями Державина родился толковый антикоррупционный указ «О судимых в уголовных палатах за преступление должностей чиновниках».
Он же составил проект правил третейского суда, который одновременно должен был являться судом совестным. Суд этот надлежало сделать обязательным. Таким способом Державин надеялся прекратить взятки и создать скорое и беспристрастное правосудие. Проект так и остался благим намерением…
Он скептически относился к проектам отмены крепостного права и стал ярым противником «прогрессивного» императорского указа «О вольных хлебопашцах». Помещики получали право отпускать крестьян на волю с земельным участком за выкуп.
Державин считал это новшество нереалистичным и вредным — и, как очень скоро показала жизнь, не ошибался. За время правления Александра 47 тысяч крестьян стали «вольными хлебопашцами», хотя император требовал от своих соратников — крупных землевладельцев — активно отпускать крестьян. Указами дело не поправишь, куда важнее насаждать просвещённое отношение помещиков к крепостным. Вот ретроград адмирал Шишков много лет не обременял своих крестьян оброком. Это — дело, а не прогрессивная болтовня. Злонравие помещиков — не причина разрушать уклад. Во время обсуждения реформы Державин предложил Александру собрать предводителей дворянства со всей России, дабы они, под влиянием правительства, определили оптимальные размеры податей и повинностей и выявляли (для немедленного пресечения) проступки помещиков. Если при этом дворянство продолжит выполнять обязанности защитников и просветителей Отечества — это наиболее справедливая система. Император вроде бы согласился с Державиным и повелел совету пересмотреть указ «о хлебопашцах». Но на следующий день к Державину явился Новосильцев и объявил царскую волю — немедленно принимать указ. Державин не угомонился: он стал сколачивать оппозиционную группу в Сенате, чтобы обратиться к государю с протестом против либерального указа. Император возмутился: «Вы в Сенате критикуете мои указы!» Указ продавили. Но Державин не скрывал своего «особого мнения» и своих крестьян за выкуп не отпускал, несмотря на волю императора.
На заседании Комитета министров 16 сентября 1802 года Державин внёс предложение о необходимости представления министерских отчётов в общее собрание Сената и, в частности, отчётов министров по итогам первого года их работы. Император обрадовался этому предложению, и в скором времени министры закорпели над отчётами. Себя — министра справедливости — Державин скромно считал арбитром, надзирателем над другими министрами, первым среди равных. Ведь именно он был наследником генерал-прокурора — могущественного Вяземского (министр юстиции «купно» назывался и генерал-прокурором и управлял Сенатом). Но, конечно, так думал только Державин! Хотя конкуренты видели в нём, безусловно, сильного противника.
Разумеется, мало кого устраивало, что юстиц-министр позволяет себе поучать коллег. Ознакомившись с отчётами за 1802 год, Державин в специальной записке указывал, что министры постоянно нарушают законы, определявшие порядок распоряжения государственными суммами. Вот, например, морской министр Чичагов в прямое нарушение закона заключил контракт на поставку во флот провианта на несколько миллионов рублей не только без разрешения Сената, но и без торгов и объяснений… Державин бил во все колокола, не раз жаловался на такие злоупотребления — но государь всё пропускал мимо ушей. То ли его уже раздражала неуёмная активность Державина, то ли недруги юстиц-министра подобрали ключи к сердцу и уму государя…
«В мае месяце в том году, то есть 1803-м, путешествовал Государь в Лифляндскую губернию, а с ним г. Новосильцов и граф Черторижский, и как они были враги Державина, то, будучи с Государем не малое время так сказать в уединении, и довершили они Державину своё недоброжелательство разными клеветами, какими именно — неизвестно; но только из того оное разуметь можно было, что Державин, будучи во время отсутствия Императора отпущен в новогородскую свою деревню Званку на месяц, не мог за болезнию к приезду Государя возвратиться, то писал к князю Голицыну, прося доложить, что замедление его происходит от болезни, но что он однако скоро будет. На что по приезде получил отзыв, что ему нет в нём нужды, хотя бы он и вовсе не приезжал. Державин хотя почувствовал сим отзывом неблаговоление себе Государя, но терпеливо снёс оное, стараясь, сколько сил его было, исполнять наилучшим образом свою должность». На этот раз он не намеревался заискивать перед императором, надеялся доказать свою правоту служебными заслугами.
Сначала из старческой мнительности время от времени Державин примечал, что государь относится к нему недоверчиво, даже сурово. Куда любезнее он с молодым Кочубеем или пожилым Трощинским. Но удержаться от препирательств Державин не мог…
Потом уже все убедились: Александр стал холоднее с Державиным. Он умел окатить равнодушием, поглядывая мимо нежелательных людей… Император редко показывал темперамент — но в беседе с Державиным однажды и он не сдержался. Сперва Александр упрекнул Державина: «У вас дела идут медленно». Упрекнул несправедливо, явно с чьих-то слов — указав на частное письмо государю, которое было получено ещё в прошлом месяце, но до сих пор не рассмотрено. Державин заметил, что доклады по частным письмам должны готовить статс-секретари. Он сам был статс-секретарём — и знает, о чём говорит.
Державин был оскорблён в лучших чувствах: в его министерстве работа с бумагами спорится, как нигде, а тут звучат придирки по поводу письма месячной (всего лишь!) давности, которым должен заниматься секретарь императора! Однако цари редко признают свою неправоту.
Император пожал плечами: «Но при родителе моём о письмах докладывали генерал-прокуроры». И тут стареющий певец Фелицы разразился дидактической тирадой:
«Я знаю; но родитель Ваш поступал самовластно, с одним генерал-прокурором без всяких справок и соображения с законами делал, что Ему было только угодно; но Вы, Государь, в манифесте при вступлении на престол объявили, что Вы царствовать будете по законам и по сердцу Екатерины: то мне не можно иначе ни о чём докладывать Вам, как по собрании справок и по соображении с законами, а потому и не могу я и сенатские и частные дела вдруг и поспешно, как бы желалось, обработывать и Вам докладывать. Не угодно ли будет приказать частные письма раздать по статс-секретарям?»
В ответ император выпалил гневно: «Ты меня всегда хочешь учить. Я самодержавный Государь и так хочу».
Дело шло к роковому разрыву… В устах сдержанного Александра это серьёзное предупреждение. Вельможи, узнавшие о диалоге, стали относиться к Державину как к политическому трупу. Конечно, мы невольно рассматриваем этот эпизод глазами Державина: именно он оставил подробные воспоминания о своих спорах с императором.
Когда Державин набрасывал «Записки», эти обиды ещё не перемололись в памяти. Могущественная польская партия во главе с Чарторыйским уже вписала фамилию министра юстиции в чёрную книгу изгоев…
В начале октября 1803 года он приехал во дворец с докладом — и император его не принял. А на следующий день юстиц-министр получил рескрипт, в котором царь хвалил его за исправную работу, но просил сдать министерский пост из-за множества жалоб… При этом государь повелевал Державину продолжить работу в Сенате и Верховном совете. Возможно, император надеялся, что старик оставит министерство без боя. А Державин написал государю горячее, нервное письмо, «в котором напомянул с лишком 40-летнюю ревностную службу и то, что он при бабке его и при родителе всегда был недоброхотами за правду и истинную к ним приверженность притесняем и даже подвергаем под суд, но, по непорочности, оправдывай и получал большее возвышение и доверенность, так что удостоен был и приближением к их престолу; что и ему служа, шёл по той же стезе правды и законов, несмотря ни на какие сильные лица и противные против его партии». В придворной жизни он разочаровался, приговаривал, что добросовестной службой не заработаешь царскую милость. Но не хотел уходить, не завершив дел, без славы, без почёта.
