Державин наказывал не только пьяниц, но и трезвых драчунов и буянов — скажем, из числа полицейских. Но и самого Державина недруги упрекали в рукоприкладстве. Дело было так. Многие были недовольны поведением советника Соколова. Узнав о жалобах на себя, Соколов взбрыкнул и, оскорблённый, перестал посещать присутственное место. Державин велел штаб-лекарю освидетельствовать прогульщика. У Соколова обнаружили геморрой и зубную боль. Но советник казённой палаты Шишков принялся распространять слухи, что Державин избил Соколова! Соколов благородно развеял эти слухи — он не был сторонником губернатора, но держался независимо и мараться клеветой не захотел.

А вот ещё анекдотец, над которым хохотал весь Петербург. Асессор Аверьянов при губернаторском доме (!) держал ручного медвежонка. По очаровательной простоте провинциальных нравов, никто его не боялся, он потешал и самого Державина, и визитёров губернатора. Местный балагур, заседатель земского суда Молчин, приманивая свежим калачиком, привёл медведя в суд. «Вот вам новый столоначальник — Михайло Иванович Медведев!» А в суде, как и во всей Олонецкой губернии, правили балом родственники Тутолмина.

Некоторых судейских эта ситуация позабавила, другие принялись прогонять мишутку. Прапорщик Горлов огрел Михайлу Медведева палкой. Молчин окрысился: «Поостерегись! Медведь-то губернаторский!» На Руси издавна в ходу были шутки с медведями: зверь-то нашенский, из сказок и побасёнок.

Молчин — вояка, отставной офицер, он был приверженцем Державина, и Гаврила Романович относился к нему с симпатией. Но водевильная выходка с медведем на воеводстве губернатора не позабавила. Державин с уважением относился к институту суда. Он помнил, что Калигула, желая поколебать основы представительной власти, ввёл в сенат коня. И вот во вверенном Державину городе в суд вводят медведя — для потехи.

Узнав о медвежьем деле, Державин рассердился, вспылил, принялся кричать, но вскоре смягчился и простил Молчина за «анекдотец».

Однако шутка Молчина дорого стоила Державину. Приверженцы Тутолмина постарались обвинить губернатора в неуважении к суду, к государству, к порядку. Многие верили, что поэт, сумевший высмеять в «Фелице» всех вельмож, способен на столь эксцентрический поступок. В медвежьем водевиле находили сатирический подтекст и, конечно, издевательство над Тутолминым. Распоясался Гаврила Романович!

Державин отвечал резко: по его мнению, отвечать за этот проступок Молчина должен и председатель суда, родственник и приверженец Тутолмина.

Заскрипели перья доносчиков. Дело дошло до Петербурга и Москвы, до Сената. Старый недоброжелатель Державина Вяземский не упустил возможности уколоть пиита: «Вот, милостивцы, как действует наш умница стихотворец: он делает медведей председателями!»

Князь нервно воспринял успех Державина, пасквильные строки «Фелицы» забыть было невозможно. Болтун и бездельник ухитрился понравиться Екатерине — и запросто может превратиться во влиятельного вельможу. Вяземский надеялся преградить Державину путь к императрице. Опозорить его. Есть же и поэты посолиднее — тот же Василий Петров, приятель Потёмкина. Потёмкин всесилен, взлёт его любимцев неизбежен. Но Державин не должен взлететь, пусть утонет в провинции, пусть погрязнет в склоках…

Державин спасался путешествиями. Карельская природа отвлекала от скандалов, интриг и расследований. Иные губернаторы не любили объезжать свои владения. Наказ императрицы предписывал объезжать губернию раз в три года — сам факт такого предписания свидетельствует, что губернаторы не стремились инспектировать отдалённые уезды чаще. В губернском городе им было комфортнее. Только не Державину! Его предупреждали о дурном состоянии дорог и мостов: даже неприхотливые крестьяне боялись там хаживать. Но Державин двинулся в путь, захватив с собой Грибовского и Эмина. Вместе они попытались составить топографическое описание глухой губернии. В этом краю самый надёжный способ путешествий — водный. Их путь лежал от острова к острову. Остановившись, разведывали местность версты на две вокруг. Побывали у Кивача, побывали на мраморных ломках. Встретили там 104-летнего старика, который потчевал колодезной водой Петра Великого. Дальние монастыри, погосты, староверческие поселения — везде прошли слуги Отечества. Тутолмин дал Державину заведомо невыполнимое задание: открыть город в Кеми. В суровую августовскую погоду редкие рыбаки отваживались ходить в Кемь. Но Державин туда прорвался и даже нашёл (на сенокосе!) священника, который окропил пределы нового города святой водой. Из Кеми Державин направился к Соловкам — по Белому морю им предстояло пройти 60 вёрст. Но поднялась буря. Эмин и Грибовский без чувств лежали на дне лодки — а Державин продолжал руководить гребцами и вывел судно к островам. Соловецкого монастыря он так и не увидал. Онега, Каргополь, Вытегра — и двухмесячное путешествие закончилось.

В Петрозаводске доносы и клеветнические слухи множились. Державин в который раз проинспектировал присутственные места и в кассе приказа общественного призрения обнаружил недочёт в тысячу рублей, да ещё и купцы получали ссуды без расписок. Не ровён час придётся отвечать за эти художества… Но Гаврила Романович энергически провёл расследование — и виновником оказался лучший его сотрудник Грибовский, казначей этого приказа. Державин покрыл недостачу из собственных средств, но из Грибовского вытряс правду: деньги понадобились ему для уплаты карточных долгов. Львиная доля казённых денег осела в карманах более удачливых игроков, нежели Грибовский — вице-губернатора и прокурора. А они были лидерами партии Тутолмина! А как же ссуды? Тут Грибовский не был оригинален: выдавал деньги без расписок, таким образом, получался бессрочный кредит. А расписки купцы составляли задним числом, при возврате денег. Надо ли пояснять, что взятки (а кто же даст бессрочный кредит без взяток?) Грибовский тоже проигрывал в карточки? Державин тут же задумал дьявольскую сцену. Грибовский дрожащей рукой письменно изложил признание, не забыв, кому сколько долгов он выплатил ворованными деньгами, — и удалился. В нём Державин более не нуждался. Зато вызвал вице-губернатора и дружески поведал ему о растрате. «Как поступить с Грибовским?» Вице-губернатор потребовал для проворовавшегося гуляки самую строгую кару! «Он не стоил вашей доверенности, этот Грибовский!» Тогда Державин с улыбкой показал ему признание Грибовского. Побледневший чиновник удалился спешно… Этот фокус Державин в ту ночь повторил ещё дважды — с другими столоначальниками.

Следующим утром Державин собрал купцов — и всех принудил подписать по чести расписки. Тут к Державину явился прокурор с жалобой на облыжное обвинение в картёжной игре, которым пугал его губернатор в ночное время. Державин снова улыбнулся: «Никуда я вас ночью не приглашал. Никакой недостачи и никакого картёжного дела нет». Хотите в этом убедиться? Проверьте казну, проверьте расписки. Прокурор пересчитал деньги — и подумал, что сходит с ума. Державин всё с той же улыбкой принял жалобу прокурора, разорвал её и приказал принести шампанского. Державин, ошеломлённый прокурор и остальные присутствовавшие при этом господа выпили по бокалу игристого напитка. Всё случившееся Державин весело предложил считать сонной грёзой. Затем губернатор без пояснений вышел из комнаты, сел в повозку, где уже ждала его супруга. Куда они направились? Никто не ведал. Наверное, в Каргополь. А они уехали в Петербург. Губернаторский кабинет Державин покинул по-английски — заблаговременно выхлопотав себе отпуск. Не одолел, так хотя бы огорошил Тутолмина на прощание.

Державин страдал на губернаторском посту, а его литературная слава росла.

Есть в Вятской губернии село Синеглинье. Там в 1755 году родился Ермил Иванович Костров — стихотворец, который посвятил лиру армии, воинской героике. Сын монастырского крестьянина, он с детства рвался к просвещению. Путь этот проходил через церковные врата. Сначала — Вятская семинария, потом — Славяно-греко-латинская академия. Наконец, Московский университет. Костров состоял при университете в качестве стихотворца, а мечтал о кафедре, на которую так и не пробился. Тогда не было такой научной специальности — «филолог», а Ермил Иванович стал тончайшим знатоком словесности. Он истово служил литературе — переводил и сочинял стихи, спорил, проповедовал.