Такие стихи пишутся без расчёта на царскую милость, для государя они — против шерсти.
Никогда Державин так смело не выступал против царского решения, а ведь знал, что у Павла тяжёлая рука… И вот Суворов не просто вернул расположение государя, он оседлал мировую славу. «Уж я был за дьячка, пел басом, а теперь я стану петь Марсом!»
Державин объезжал белорусские местечки, побывал у Зорича. В польские времена евреи считались крепостными, в России их положение оказалось двусмысленным. Вроде бы они не принадлежали Зоричу, подчинялись исключительно государственным органам, но помещик обходился с ними как с крепостными. Зорич тоже жаловался: евреи неуправляемы, они обещают, а потом не исполняют обязанностей…
В Витебской губернии тем временем начинался один из первых в империи уголовных процессов, на котором прозвучала тема иудейских ритуальных убийств. В Сенненском уезде незадолго до еврейской Пасхи неподалёку от еврейской же корчмы был найден труп женщины с колотыми ранами по всему телу. Четырёх евреев арестовали; по деревням ходили слухи, леденящие кровь: иудеи, оказывается, окропляют христианской кровью пасхальную мацу. Следователь Стуков подробно рассказал Гавриле Романовичу о ходе дела. Впечатлённый Державин аккуратно доносил эти предположения до государя. Он предлагал не рассматривать жалобы иудеев на Зорича, «доколь еврейский народ не оправдится пред Вашим императорским величеством в помянутом ясно показываемом на них общем противу христиан злодействе». Государь отверг предложение Державина, повелев ему исполнить прежнее поручение, оставив в стороне сенненский процесс.
Подчас пишут, что именно тогда в Шклове, в 1799 году, Державин впервые увидел живого еврея. Думаю, это всё-таки преувеличение. Несколько раз Державин писал государю о ходе следствия, пока император, которому наскучило дело Зорича, не затребовал его в Петербург.
Но этот рейд Державина по еврейским местечкам оказался не последним. Не прошло и года, как император снова послал его в те края. Державин получил царский рескрипт: «Господин тайный советник Державин! По дошедшему до нас сведению, что в Белорусской губернии недостаток в хлебе и некоторые помещики из безмерного корыстолюбия оставляют крестьян своих без помощи к прокормлению, поручаем вам изыскать о таковых помещиках, где нуждающиеся в пропитании крестьяне остаются без помощи от них, и оных, имения отобрав, отдать под опеку и распоряжением оной снабжать крестьян из господского хлеба, а в случае недостатка заимствовать оный для них на счёт помещиков из сельских магазейнов». Борьба со злонравием помещиков была для Павла делом принципа: он видел себя Прометеем, который дарует права крестьянам, спасает их от голода… Предприимчивые соратники государя во главе с Кутайсовым и в голоде увидели повод к конфискации земель у нерадивых владельцев. После огосударствления эти земли можно будет приобрести по бросовой цене или получить в награду от императора. Державин получил на дорогу две тысячи рублей — и снова направился к Шклову.
Он увидел, как во многих деревнях вместо хлеба едят лебеду и коренья. Увидел истощённых, больных крестьян. Тем временем повозки с хлебом шли в Витебск, откуда рекой их должны были направить в Минск и Ригу и далее за границу, на экспорт. Державин тут же остановил это безобразие, приказал пустить хлеб в голодающие районы, причём продавать по минимальной цене. Кто же скупал на корню по дешёвке этот хлеб для вывоза в Европу? Кто собрал немало хлеба на складах при корчмах? Всё те же господа иноверцы.
Державин велел распечатать запасные магазейны — и раздать хлеб голодным. Нет, не задаром, а в долг. В будущем они должны были отработать этот хлеб. Но без вмешательства столичного ревизора даже на такие меры никто бы не решился. О каждом шаге Державин сообщал генерал-прокурору и государю. Павел счёл необходимым приободрить своего посланца благосклонным письмом.
Державин вспоминал, как поручиком он боролся с крамолой в окрестностях Малыковки, — и принялся наводить ужас на нерадивых белорусских помещиков и коварных торговцев. В Лёзне Державин выявил преступное гнездо: виноторговцы попойками выманивали у крестьян зерно, гнали из него пойло и торговали им, превращая в босяков всех местных крестьян. Под суд отправили и винокуров, и чиновников, которые им потворствовали, не забывая о собственном кармане.
Державин взял в опеку имения Огинского и недавно умершего Зорича — и на свой счёт закупил для тамошних крестьян вдоволь хлеба — в долг. Причём следил за качеством хлеба! А попутно уничтожил несколько винокурен. Он пресекал самоуправство помещиков, которые выжимали масло из нищих белорусов. Ему удалось даже устроить кое-где лечебницы — разумеется, лечили там с горем пополам, но всё-таки выхаживали оголодавших. Державин строго проверял контракты на отдачу в аренду казённых земель и вскрыл немало злоупотреблений. Повешенных не оказалось — всё же белорусская миссия отличалась от борьбы с Пугачёвым, но въедливый ревизор многих ушиб своим гневом.
Решительные меры оказались спасительными: голод удалось пресечь. Местная же шляхта Державина возненавидела, его обвиняли в «потворстве простому народу».
Возглавил это движение председатель Могилевского магистрата, статский советник Иосиф Заранек, которого Державин упрямо называл Зарянкой. Он и его единомышленники направили в Петербург несколько доносов на Державина, составленных не без искусства. Но император в те дни восхищался энергией и честностью старика Державина: на Гаврилу Романовича посыпались награды. Чин действительного статского советника, командорский крест Святого Иоанна Иерусалимского… Павел ненавидел волокиту — а Державин действовал быстро и результативно, это было видно даже из Петербурга. Доносчиков схватили и привезли на берега Невы для расправы. Заранека сослали в Тобольск, в ссылку, откуда его вызволят только при Александре I — кстати говоря, по ходатайству Державина. Павел в те дни готов был потворствовать «черни», лишь бы взять в кулак разболтавшуюся шляхту.
Заметим, что Гаврила Романович и здесь не оправдал надежды Кутайсова, не дал ему возможность за бесценок прикупить земель… Влиятельный камердинер государя уже прибегал к помощи еврейского капитала, чтобы, в обход Державина, получить имения покойного Зорича…
Державин присматривался к еврейским промыслам. Евреев он называл жидами, тогда это не звучало уничижительно. Его пугала отчуждённость этого народа от Российской империи — на уровне быта, культуры, наконец, религии. Пугали спаенность евреев, их неизбежное презрение по отношению к русским, белорусам, полякам… В Витебске Державин набросал капитальный труд — аналитическую записку «Мнение об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, об их преобразовании и прочем». Записку эту чаще всего называют «Мнением о евреях».
Между прочим, Державин всерьёз задумался о психологии еврейского народа, в котором осознание собственной избранности переплелось с комплексами вечно гонимых изгоев. Эту прозорливость Державина, а также его идеи по уравнению еврейского народа с остальными народами империи высоко оценил историк литературы Ефим Эткинд[3]. Ведь Державин намеревался уничтожить диаспорные организации — кагалы, но не забывал и о просвещении евреев.
Россия была крестьянской страной, хлебопашество оставалось единственным массовым занятием в империи. Державин считал необходимым насильственное приобщение евреев к крестьянскому труду. При этом нужно было сломать уже сложившуюся еврейскую круговую поруку в винокурении и ростовщичестве. В Белоруссии Державин насчитал несколько тысяч сельских питейных шалманов. И все — в иудейских руках.
Державин знал, что такое пьянство. Понимал, чем чревата ситуация, когда винокуры «выманивают у крестьян хлеб попойками». Государственно мыслящий управленец не может наживаться на пороках, не имеет права равнодушно относиться к водочной торговле.
…Убедившись, что окрестьянить кагалы непросто, Державин пришёл к суровым выводам: «Словом, ежели вообще их нравы и поступки одобрить не можно, то нельзя правильного сделать заключения, чтоб Евреи в нынешнем их положении были добрые люди, а потому и добрыми подданными почтенны быть не могут, ибо известно, что единственно благонравный образ мыслей производит гражданские добродетели. А притом, как большая часть из них не имеют даже своих домов и могут переходить, при всяком случае, с места на место и в другие государства, нося всё своё имущество с собою, то и не можно признать их собственно принадлежащими Российскому государству. Многочисленность же их в Белоруссии, кроме вышеописанных вредных их качеств, по единой только уже несоразмерности с хлебопашцами, совершенно для страны сей тягостна. Между многими вышеописанными в первой части причинами, она есть единственно из главнейших, которая производит в сем краю недостаток в хлебе и в прочих съестных припасах».
