Инга поняла, что класс ее не простил. Наверное, все действительно любили ту молодую учительницу. Значит, придется жить одиноко и свободно и чувствовать себя хорошо и вольготно только дома.

Однажды ей стало слишком тоскливо. Инга непрерывно вспоминала, как ее вызывающе, демонстративно избегают на переменах, как никто никогда не хочет с ней сидеть, как очевидно учителя стараются ее ничем не задеть… И задевают именно этим.

Она попыталась перейти в другую школу, но отец воспротивился. Во-первых, на его взгляд, с поля боя бегут лишь побежденные, а они выиграли, и никакой вины за ними нет. К чему выкидывать белый флаг? Все будут торжествовать и смеяться над Охлыниными. Во-вторых, школа считается лучшей в приморском городке, поэтому надо доучиться здесь.

И тогда Инга, в припадке отчаяния, решила серьезно заболеть, чтобы как можно дольше не ходить в ненавистную школу.

Стояла зима, в Анапе довольно теплая, но сырая и ветреная. После Нового года Инга улучила момент, когда дома никого не было, напарилась в ванне, а потом тотчас вышла на балкон, накинув на влажное, умышленно плохо вытертое тело, хлопчатобумажный летний халатик. И простояла под ветром около часа, успев смыться с балкона до возвращения матери, которую увидела сверху.

Ее сильно продуло, воспалились почти все железы, болели и опухли лимфатические узлы, начался бронхит, грозивший перейти в воспаление легких. Мать плакала, отец хмурился.

— Где же это ты так, дочка? Эх, беда! — повторял он, покачивая головой.

Инга проболела очень долго, как мечтала. Хотя на поверку болеть оказалось совсем не так радостно и приятно, как думалось. Мучили кашель и боли под подбородком, где распухли железки, донимали уши… Ныли маленькие подрастающие грудки, царапало за грудиной, привязались головные боли…

Но воспаления очень медленно, зато неуклонно отступали. Весной Инга вернулась в школу. За все время длинной болезни Ингу никто ни разу не навестил. Только пару раз звонила классная руководительница, биологичка, дама резкая и громкоголосая, справлялась о самочувствии и желала скорейшего выздоровления. Делала это исключительно по обязанности.

А Инга мечтала о скорейшем окончании школы. Дальше ее ждала удивительная, необыкновенная жизнь. Почему именно такая — она не понимала и не задумывалась над этим. Просто знала, что все будет отлично.

Вадим Охлынин рано вычислил, как можно добиться славы при жизни. И славы огромной, звенящей на всю страну. Первое — тебя должны полюбить и начать лелеять высокие власти. Этого необходимо добиться любыми способами. И второе — у тебя должна быть надежная и могучая жена. Не краснодарская узкокостная девчонка Тамара-простушка, не имеющая ни богатых и влиятельных предков, ни хорошего образования, позволяющего надеяться на перспективу. Ничего, кроме хорошенькой мордочки да безумной влюбленности в Вадима, в силы которого Тамара верила безгранично.

Именно это когда-то подкупило юного Вадима, но ошибки молодости надо исправлять, и желательно побыстрее.

Напечатав в местной газете несколько стихотворений о любви к родине и красотах ее земли, Вадим открыл свое великое предназначение, которое ну никак не увязывалось с краснодарской убогой жизнью и повязанностью с Тамарой.

Она к внезапно прорезавшемуся таланту юного мужа относилась трепетно. Боялась лишний раз о чем-нибудь попросить, обременить домашними обязанностями — а вдруг Вадим в этот момент сочиняет новое стихотворение?! И весь дом тянула на себе.

— Ты должен писать! — твердила Тамара мужу. — Ты талант! У тебя большое дарование!

И Вадим писал, рифмуя строчки на ходу. Он рассеянно, подражая манере известных поэтов, часами бродил по краснодарским улицам, размышляя над новым очередным шедевром. Он был полностью поглощен собой, сосредоточен исключительно на самом себе, как все бездарные и чересчур ячные люди, но ничего дурного, как все пожизненные эгоисты, за собой не замечал. А Тамара только благоговела.

"Ну, что у меня за фамилия для поэта? — грустил Вадим. Мне нужна другая — красивая, возвышенная… Хотя по этой логике человеку с фамилией "Пушкин" надо было брать псевдоним сразу! А ведь ничего, пробился…"

Через Краснодар каждый день лениво ползли на юг длинные пыльные поезда. Люди тянулись на черноморские популярные, излюбленные курорты. К грязным пропыленным стеклам прилипали чьи-то лица, приклеивались любопытные носы, расплющиваясь в пятна. Вся страна в основном жила без солнца, очень без него уставала и бросалась летом во все тяжкие, забивая редкие, по счастью уцелевшие районы, где тепла хватало в избытке и где царило и распоряжалось полновластное солнце.

Курортники выходили на краснодарский перрон прогуляться и прикупить съестного. Поэтому местные торговки, в основном бабульки, летом с внучками и внуками, давно облюбовали вокзал, прикипели к нему и оккупировали в качестве торговой площадки. Милиционеры ругались только для вида, по обязанности, и бабулек не прогоняли.

Через год после свадьбы Вадим тоже странным образом полюбил вокзал. Часто приходил сюда, сидел на скамейке и задумчиво рассматривал дам из проезжавших поездов.

Тамара ни о чем не подозревала. А узнай она о новом пристрастии мужа, то очень бы удивилась. Сочинять стихи в парке, на улицах, даже в троллейбусе — это Тамара вполне понимала. Но на вокзале?! Ерунда! Как можно создать что-нибудь поэтическое в этом шуме и гаме, среди вечных криков носильщиков, радиообъявлений и суеты?!

Однако Вадим упорно почти каждый день занимал свое привычное место на скамейке и словно чего-то ждал. А поскольку жизнь нередко состоит из одного ожидания, времяпровождение поэта имело глубокий смысл.

— Купи, милый, сметанку! — страстно и настойчиво уговаривала широкобедрая бабка, стоявшая неподалеку от Вадима, пухлого лысоватого мужчину в пижаме. Судя по белизне его кожи, пижамник ехал отдыхать. — Сметанка свежая, у меня весь продукт такой! Или творожку возьми!

Кругляшок задумчиво жевал губами.

— Огурчики, огурчики! — пронзительно голосила другая бабулька, худая и резвая. — Огурчики, помидорчики! Нигде дешевле не найдете!

— Лук, салат, щавель! Лук, салат, щавель! — непрерывно надрывалась третья. — Прямо с огорода!

— Куры жареные! — радостно неслось откуда-то справа. — Цыплята нежные и вкусные! Только у нас!

Торговки быстро привыкли к Вадиму и ласково кивали при встрече. Иногда угощали домашним пирожком или хрустящим огурцом, предварительно тщательно вытерев его о подол.

Вадим все подношения брал, благодарил и тут же, не сходя с места, уплетал. Жили молодые Охлынины небогато, и поэту всегда хотелось есть. Недавно родившегося Илью Тамара по бедности заворачивала в газеты, которые подбрасывали сердобольные соседи. Два мокрых обмылка всегда терпеливо склеивала в один, чтобы мыть руки еще несколько дней. Старалась растягивать килограмм картошки на неопределенный срок, обделяя себя во всем. И никому на жизнь не жаловалась. Тихая, доверчивая Томка, умеющая довольствоваться малым… Готовая отдать все, ничего не требуя взамен.

Помочь молодым было некому. Братья Охлынины рано осиротели, а мать Тамары давно получила инвалидность из-за гипертонии, не работала и все горевала по умершему десять лет назад мужу.

Вадим абсолютно ничего не замечал. Поработав несколько месяцев после школы грузчиком, он устроился на работу в местную газету, где строчил заметки о городском хозяйстве, промышленности и культуре. Занятие казалось ему скучным, а главное, совершенно бесперспективным. Главный редактор помыкал юным дарованием, не считался с его заслугами перед русской литературой и гонял, как простую ломовую лошадь, отданную ему в полное повиновение. Так все чаще и чаще думал Вадим.

Он размышлял о будущем, которое рисовалось ему с точки зрения полунищего краснодарца в неприглядном виде. Тамара очень мила и кротка, но не более того. А жизнь требовала от Вадима большего, хотя четко своих запросов не формулировала. Очевидно, их стоило сформулировать ему самому.