Рыдая вместе с ребенком, которого она машинально качала на руках, Флори не двигалась с места.

В те короткие мгновения, когда они с мужем встретились лицом к лицу, она заметила нечто, смутившее ее: во взгляде Филиппа, когда она передавал ей Агнес, она прочла такую же печаль, такое же презрение, какие несколько минут назад поразили ее во взгляде страдавшей в неволе обезьяны.

«Я умру в конце лета», — сказала себе Матильда.

Она только что проснулась в слезах. Откуда эти слезы, ведь она совсем не боится смерти? Она рассердилась на себя, вытерла слезы, стараясь не потревожить сои мужа.

Молчание ночи дышало покоем. В спящем доме не было слышно ни звука. Рядом с нею спал Этьен.

Она постаралась успокоиться, заставила себя дышать ровнее и принялась размышлять. Ей уже во второй раз приснился этот сон, как бы в напоминание о первом предупреждении. В самом деле, в конце ноября ей приснилось, как будто тетушка Берод с раскрасневшимися щеками, как бывало с нею от волнения при жизни, обратилась к ней со словами: «Это будет в конце лета, — так сказала старуха. — Вы умрете в конце лета!»

Матильда запомнила этот срок, не вполне понимая, была ли эта тревога предчувствием или просто родилась в ее воображении. На сей раз ощущение предупреждения было более определенным. Она видела себя бегущей к какому-то незнакомому дому, видела как вошла в парадную дверь. Посреди вестибюля к ней подошла женщина в трауре, показавшемся ей каким-то особенно строгим. Под черной вуалью было видно бескровное лицо, какое-то зеленоватое, изрезанное глубокими морщинами. Матильда инстинктивно поняла, что это была смерть, шедшая к ней навстречу, раскрывавшая ей объятия и прижимавшая ее к себе, к своим костям, в белом саване и окутанная запахом тлена.

Слезы, пролившиеся еще во сне, до того, как она собралась с мыслями, когда окончательно проснулась, ее умиляли, и она подумала, что это сам Христос в своем Оливковом саду пролил слезы человеческие на ожидавшую ее агонию. Не была ли эта священная скорбь, в которой учитывались все плотские слабости, прощением, ниспосылаемым заранее из любви к людям, которых никогда не перестают осаждать ошибки в момент истины? Земная ипостась, проявившаяся в воплощенном Слове, раз и навсегда оправдывает всех живущих в их последнюю минуту.

Матильда перекрестилась и улыбнулась ночной тьме.

Нельзя сказать, чтобы сияющая перспектива вечной жизни, не поддающаяся описанию, была для Матильды совершенно непостижима. Если людская любовь побуждает любовников желать постоянного присутствия своего избранника, не пресыщаясь им, то есть ли такая потребность, которой человек мог бы не испытывать, в своей Единственной Любви представая перед Ним? Наши чувства, кажущиеся порой такими сильными, — это лишь слабые отражения того пылания, которое ждет нас Там. Матильда говорила себе, что не сомневается в том, что, когда настанет ее час, ей суждено высшее блаженство. Она чувствовала себя недостойной подобной благодати, но не понимала также, что речь идет не о нашей недостойности, непоправимой перед лицом Господа, но об Его милосердии, которое бесконечно…

Она заснула в молитве.

Утром шел снег. Запоздавшая было зима обрушилась на землю внезапно. По пути к ежедневной обедне, а потом из церкви на улицу Кэнкампуа, где она, по обыкновению, должна была работать всю первую половину дня, Матильде пришлось бороться со сплошной стеной из коловших лицо и хрустевших под ногами хлопьев, совершенно ослепивших Париж.

Джунию, никогда не видевшую ничего подобного, это тревожило.

Матильда заметила это, когда зашла к невестке, вернувшись домой. Так повелось, что она каждый день, незадолго до обеда, заходила к будущей матери, чтобы справиться о ее самочувствии. Хотя после первых недомоганий беременность молодой женщины протекала нормально, к ней проявляла самое живое внимание вся семья.

Войдя в комнату новой квартиры, Матильда увидела Джунию стоявшей у окна. Несмотря на холод, которого она опасалась, Джуния, закутанная в подбитую мехом накидку, стояла, облокотившись на подоконник. Как зачарованная, созерцала она танцующее падение белой завесы, скрывавшей от глаз двор и сад.

— Ну вот, дочка, и еще одно чудо, которое вам предстояло открыть!

Между обеими женщинами самым естественным образом установились с их первых же встреч непосредственные, теплые, отмеченные нежной живостью, свойственной им обеим, отношения.

— Мама много рассказывала мне об этом, но я никак не могла представить себе такой белизны и такого обилия снега!

— Да, надо признать, что вам повезло. В наших краях снег далеко не всегда бывает таким обильным! Это вам подарок с неба, чтобы вы знали, что хотя у нас не бывает таких великолепных закатов, как на Ниле, о которых вы нам рассказывали, все же и мы не лишены возможности наблюдать замечательные явления природы!

Они посмеялись, но Джуния тут же сделала чуть недовольную гримасу.

— Вам не кажется, однако, что есть что-то печальное в этой тишине, в этой сырости и в том, как этот, словно девственный, слой снега покрывает все, словно огромный саван?

Матильду задел смысл этой простодушной фразы.

Она решила не рассказывать ни одной живой душе о своих снах и об их вещем смысле.

Вероятность близкого конца, конца ее жизни, нужно запрятать глубоко в ее душу. Это тайна ее и Бога, тайна, в которую не следует никого посвящать. Если она ошибается и благополучно переживет лето, всегда можно будет открыться какому-нибудь верному другу. Например, Шарлотте.

Однако замечание Джунии не прошло бесследно.

— Да, это верно, снег может навести на мрачные мысли, — согласилась она. — Моя бабушка, например, ненавидит падающий снег и говорит, что в такие дни она леденеет до мозга костей.

По телу молодой женщины пробежала дрожь.

— Очень холодно, — проговорила она с виноватой улыбкой. — Знаете, мама, лучше бы эти хлопья были потеплее!

Она закрыла окно и подошла к пылавшему в камине огню.

— Я слишком боюсь холода, он меня удручает!

— Вы солнцелюбивый цветок, Джуния! Неудивительно, что вам трудно переносить наши холода.

Юная египтянка сняла накидку. Одетая в алый шелк с янтарным оттенком, с черными, как ночь, волосами и глазами, она была похожа на султаншу, затерявшуюся вдали от родного сераля.

— Я хотела бы, чтобы всегда было лето, — призналась она, склоняясь к языкам пламени, к которым протягивала свои изумительной красоты руки, пальцы которых были унизаны кольцами.

— Лето… да, это счастливое время года, — пробормотала Матильда.

Сколько времени осталось у нее для того, чтобы понянчить ребенка, которого носит под сердцем невестка? Его ждут в апреле. Она подсчитала. Ей оставалось четыре или пять месяцев до… довольно! Не следует поддаваться этим мыслям, впадать в чрезмерную сентиментальность!

Она увидит сына Арно! Разве не это главное? Он родится при ней, у нее будет эта последняя радость…

Она стряхнула эти мысли.

— Вы правы, дорогая. Снег наводит меланхолию. Может быть, потому, что пробуждает воспоминания, которые мы неминуемо связываем с настоящим?

Джуния знала о смерти маленького Готье. Повинуясь сердечному порыву, она коснулась пальцами руки Матильды.

— Не надо думать о том, кто ушел, мама, давайте надеяться на того, кто должен прийти.

Взгляд ее глаз, на белки которых ложился отсвет смугловатой кожи лица, из-под густых, как у олененка, ресниц был исполнен такого участия и внимания, что Матильде сразу стало спокойнее.

— Вы правы, доченька. Надо думать лишь о будущем и об этом ребенке, которого мы ждем от вас.

— Он шевелится все чаще, — проговорила будущая мать, прикладывая ладони к своему поднимавшемуся животу. — Я постоянно ощущаю небольшие толчки, служащие для нас обоих какими-то удивительными сигналами. Это уже почти мой собеседник.

— У вас высокий живот, дорогая. Это считается признаком того, что будет мальчик.

— Я и хочу мальчика.