Благодаря странному стечению обстоятельств этот лекарь, о существовании которого она ничего не знала всего несколько дней назад, стал для нее кем-то вроде исповедника и уж, во всяком случае, доверенным человеком.

— Пожалуйста, пойдемте ко мне в комнату. Мать знает обо мне все, я хочу поговорить с вами в ее присутствии.

…Прошло много времени, когда врач, подавленный, вышел из комнаты. Его сопровождала Флори.

— Скажите Филиппу обо всем, что узнали, — проговорила она в последний раз. — События вынуждают меня признаться ему в своем втором падении даже раньше, чем он узнает, что Агнес приемный ребенок. Так будет лучше. Между нами не должно быть новой лжи. Он осудит, вынесет мне приговор, узнав обо всем. Ничего не должно остаться в тени.

Сейчас, потеряв все, она в каком-то смешении отчаяния и возбуждения осознавала меру своего несчастья.

Она закрыла за врачом дверь, постояла немного в неподвижности, словно замороженная головокружительным ощущением того, что стоит между двумя призраками.

Легкий стук в дверь вернул ее к действительности.

— Мадам, — сказал Шарль, входя в комнату, — его у нас уже нет. Его увезли в церковную ризницу, где он останется на ночь. Кюре просил передать, что завтра, рано утром, его похоронят.

— Спасибо.

— Я также подумал…

Не находя слов, чтобы продолжить, он протянул к ней руку с разжатой ладонью. На огрубевшей коже блестело золотое кольцо, снять которое с закостеневших пальцев ему, вероятно, стоило большого труда…

Под конец дня северный ветер, дувший непрерывно несколько недель, вдруг сменился западным. Погода стала немного помягче, начиналась оттепель.

Под звуки капели, журчание ручейков воды, подтапливавших лед, наутро состоялась короткая церемония погребения.

Поскольку никто не знал, кто был этот покойник, а нашедшие его крестьяне снова ушли в лес охотиться па волков, при отпевании присутствовали только Флори, Шарль и Сюзанна. Да так было и лучше. Если бы кто-нибудь опознал Гийома, люди вспомнили бы некоторые странности, отмеченные за последний год, связали бы из между собой, и было бы недалеко до скандала. А когда-нибудь потом можно будет выгравировать инициалы на камне…

В холодной сырости церкви Флори дрожала от ужаса, от боли и отчаяния.

Говорят, что наш конец похож на нас самих. Конец Гийома был диким и жестоким, каким был он сам!

Погибнуть нераскаявшимся грешником!

Панихида окончилась, жалкая процессия направилась на кладбище, окружавшее церковь.

Воздух был насыщен влагой. Оттепель усиливалась.

Когда куски грязной земли посыпались на это тело, которое она знала таким пламенным, Флори поняла, что доля безумства, излишества, беззакония, отводимая нам с начала нашей жизни, лично для нее была исчерпана. Если она хочет быть спасенной, ей невозможно больше думать ни о чем другом, как о целомудренном существовании, обращенном на поиск блага. Разве позволено ей хотя бы надеяться на возвращение нежности и ласки?

Шестого апреля этого 1255 года король Франции выдал свою старшую дочь Изабель за графа Шампани и короля Наварры Тибо V.

Людовик IX нежно любил принцессу и хотел, чтобы свадебные праздники были пышными, хотя укрепившаяся со времени его возвращения из святой земли набожность требовала от него скромности и простоты. Отменив все излишества, король значительно сократил расходы по содержанию двора, повседневные затраты двора, вплоть до собственного гардероба.

Тем не менее свадьба была великолепной.

Кортеж проехал по ликующему городу, разукрашенному цветами, коврами, вымпелами и хоругвями, каждый парижанин разделял радость королевской семьи.

Четырнадцатилетняя новобрачная в золотом одеянии, увенчанная жемчугом, являла собою воплощение невинности и надежды.

Народ распевал песни, плясал, спешил на представления, развертывавшиеся на площадях, люди смеялись, пили, веселились от всей души.

Буквально вибрировавший всеми цветами радуги, здравицами и радостными возгласами, Париж трепетал от удовольствия под весенним небом. Было еще не очень тепло, но достаточно теплая одежда, а также вино, которое повсюду раздавали бесплатно, помогали веселой толпе согреться.

Именно этот день из всех и выбрала Джуния, чтобы родить.

Матильда готовилась отправиться в собор, куда метру Брюнелю удалось с большим трудом достать два билета на хорошие места среди членов братства ювелиров, когда в комнату родителей ворвался Арно, объявивший, что начались схватки.

Не могло быть и речи о том, чтобы куда-то пойти, и оставалось только снова переодеться в домашнее. Разворчавшемуся Этьену пришлось отказаться от мысли появиться в соборе вместе со своей супругой, но зато очень повезло Жанне, отправившейся туда с ним вместо матери.

В крыле дома, отведенном молодым супругам, все женщины были подняты на ноги, всеобщая суета достигла предела. Послали слугу за Шарлоттой. Тем временем начались обычные для таких случаев приготовления. Тиберж стала греть воду, велела служанкам принести медные тазы, деревянную лохань, приготовила стопку отглаженной белой материи. Несмотря на свои старческие немощи, Перрина благоговейно внесла два парных изваяния святой Бритты и святой Моры, уверяя, что они помогают разрешиться от бремени и облегчают роды. Джуния потребовала наплечную повязку, специально вышитую для нее матерью и незадолго до этого полученную из Египта, которую и повязали вокруг ее шеи. Матильда жгла рядом с постелью роженицы порошок из лекарственных растений, полынного корня и сушеных листьев травы святого Иоанна. То был семейный обычай, которым никогда не пренебрегали в уверенности, что это отгоняет всякие опасности. С той же целью Маруа вложила в руку будущей матери стебель базилика.

Перед камином, в котором развели большой огонь, горничные поставили узкую кровать, покрытую полотном, на которую переложили Джунию. Она попросила свекровь, вопреки существовавшему обычаю, не пускать к ней никого из соседок и чтобы ее египетским служанкам была предоставлена полная свобода действовать так, как они найдут нужным. Разумеется, ее желания были выполнены, но Арно тем не менее настоял на присутствии своей тетки, которая пришла уже под самый конец приготовлений.

Все складывалось наилучшим образом. Прекрасные округлые бедра молодой женщины позволяли надеяться на разрешение без осложнений. Джуния, которой опытные руки служанок втирали таинственные бальзамы, присланные с ее родины, казалось, не очень страдала.

— Тужьтесь, милая, тужьтесь! — повторяла Шарлотта. — Надо помогать ребенку выйти. Если вам от этого будет легче, кричите, прошу вас, кричите, не стесняйтесь!

Было ли то терпение или желание сохранить свое достоинство, супруга Арно сжимала зубы при приступах боли, но не издала ни малейшего звука, от нее не услышали ни одной жалобы. О том, как шли роды, можно было видеть лишь по судорожным волнам, пробегавшим по ее лицу, отражавшим судорожные сокращения тела.

— Вам пора сесть, дорогая, — внезапно сказала Шарлотта, — да, уже пора.

Обе служанки взяли свою хозяйку под руки, осторожно приподняли ее в сидячее положение, не переставая поддерживать. Матильда, не отходившая от изголовья невестки и протиравшая ей виски ароматизированной водой собственного приготовления, подложила под поясницу пуховые подушки, на которые уложили мокрую от пота спину.

Несмотря на то что до этого момента Джуния старалась молчать, страшная боль исторгла у Джунии крик, подавить который она была не в силах. За ним последовали ритмичные стоны, внезапно слившиеся в вой раненного зверя.

И как раз в тот момент, когда столичные колокола во всю мочь возвестили конец церковной церемонии и выход царственных новобрачных на паперть собора Парижской Богоматери, появился на свет ребенок Джунии.

— Мальчик!

Матильда перекрестилась, склонилась со сжавшимся сердцем над крошечным существом, которое, все в крови, выходило в мир из чрева своей матери. Когда Матильда выпрямилась, в глазах ее блестели слезы.