— Уехав в последний раз от вас и сделав остановку в Сен-Пьер-де-Коре, я отправился в Тюиссо, куда, как вам и говорил, собирался заехать.

В груди у Флори что-то сжалось, словно завязалось узлом.

— Меня приняли с обычным благожелательством, и в ходе разговора, говоря о больных, которых я посетил за день, я упомянул и вашу мать.

— Боже мой!

— Да. Называя фамилию «Брюнель», я и в мыслях не имел произвести на моего хозяина такое впечатление. Он был потрясен.

— Что же он сказал?

— Он рассказал мне все. Потребность в общении была непреодолима, и он доверился мне.

Он умолк. Из-за перегородки слышался чистый голос Агнес, разговаривавшей с Матильдой, ответов которой не было слышно, да где-то звенела посуда.

По щекам Флори текли слезы, которых она не пыталась скрыть.

— Теперь вы понимаете, почему я живу здесь одна и почему тот, кто по-прежнему остается моим мужем, показался вам несчастливым.

— Он ужасно страдал.

— А как теперь?

— Возвратившись во Францию, он сначала хотел остановиться в Париже, в ожидании сам не зная чего. Воспоминания, с которыми он там сталкивался на каждом шагу, быстро прогнали его из Парижа. Тем временем он осведомился о вас и узнал, что вы живете в Турении. Тогда-то он и решил также поселиться здесь.

— Почему, Господи, почему?

— Да потому, что этот мужественный рыцарь, это человек, увенчанный славой, этот воин, отличившийся своей смелостью, наделен верным сердцем, чувствительной душой и никогда не переставал испытывать к вам нежные чувства!

— Я не смела на это надеяться…

— Он и сам не был в этом уверен. Он сказал мне, что все понял в момент, когда глаза его остановились на вас в соборе.

— Почему же тогда это молчание, эта пустота?

— Потому что он думал, думает и сейчас, что девочка, которую он видел рядом с вами, ваша дочь. Дочь ваша и другого человека!

— Это же безумие! Ему следовало обо всем разузнать…

— Он не счел нужным никого расспрашивать после того, как увидел ее с вами в день Епифании, куда отправился с единственной целью подойти к вам, так как надеялся, что вы приедете на празднества в Тур. Он находит, что Агнесс похожа на вас, и даже признался мне, что был в отчаянии от того, что спас ей жизнь!

— Как можно было так заблуждаться!

— Если сначала он был готов простить вам мучительное прошлое, почувствовав наконец, что в состоянии трезво взглянуть ему в лицо, то новое открытие больше этого не позволяло. Решив таким образом, что вы мать этой девочки, он был потрясен еще и тем, что это предполагало последовательность в предательстве.

Флори повторила про себя эту последнюю фразу и почувствовала себя уничтоженной.

— Что вы теперь будете делать?

— Я вернусь в Тюиссо открыть правду тому, кто томится страданием, все ему разъяснить, в чем он так нуждается, не надеясь на то, что это когда-нибудь произойдет.

Флори сделала протестующий жест. И тут же передумала.

«Позже увидим. Если я начну строить новые препятствия с самого начала, мы никогда не соединимся. Я признаюсь Филиппу во всем, но не теперь. Когда представится подходящий случай».

— Поезжайте, поезжайте скорее, — сказала она, чтобы не утверждаться в своих сомнениях, чтобы предстать перед свершившимся фактом, чтобы не поддаться малодушию. — Скажите ему, что и я, несмотря на всю свою вину, никогда не переставала считать наш союз нерушимым, не переставала с любовью думать о нем!

Как только доктор Лодеро уехал, она вернулась в свою комнату, позвала Сюзанну, чтобы та занялась с Агнес, и решила, что должна наедине сообщить обо всем матери.

Она уже заканчивала свой рассказ, когда от ворот донесся шум, чей-то голос, послышалось движение. Во дворе оказалась целая группа людей, что очень удивило Флори. В этот момент постучали в дверь.

— Что происходит?

— Вернулся доктор, мадам. Он спрашивает вас.

Действительно, в зале ее ждал доктор Лодеро.

— Я позволил себе проявить инициативу, дорогая мадам, за которую, надеюсь, вы не будете меня ругать, — сказал он, увидев Флори.

— В чем дело?

— Выйдя от вас, я отправился в путь, решив поторопиться, когда увидел, как по лесной дороге за стеной вашего поместья движется печальная процессия. На импровизированных носилках из ветвей деревьев крестьяне несли тело человека. Я подошел к ним. Человек, лежавший на носилках, был мертв.

— Мертв?

— Крестьяне сказали мне, что вышли на облаву, чтобы попытаться убить хотя бы нескольких волков, которые в это холодное время задрали уже каждое десятое животное из их стада овец и коз. Они убили одного и возвращались лесом с убитым волком на носилках из еловых ветвей, когда собаки обнаружили недалеко отсюда человека на лошадью, уже окоченевших и наполовину обглоданных волками.

Флори не произнесла больше ни слова. Ее пронзила не вызывавшая сомнений догадка. «Боже мой! Так, значит, он вернулся! Нет, нет, пусть это будет не он! Я не хочу, чтобы это был он!»

— Где он?

— Мне показалось правильным попросить крестьян положить его на вашем гумне, это была ближайшая постройка.

— Вы поступили правильно.

Флори надела поданный Сюзанной плащ.

Под навесом плохо освещенного вечером гумна люди стояли вокруг тела, прикрытого занавеской. Его положили прямо на устланную соломой землю на тех же самых носилках, на которых раньше несли волка, но решили, что нужно скрыть от глаз обглоданный хищниками труп. Однако левая рука, окоченевшая после смерти и застывшая от холода, была видна из-под красной ткани. На безымянном пальце руки, судорожно сжатой в последней попытке борьбы, блестело золотое кольцо.

«Я так и знала! Я так и знала!»

— Он, пока мог, сражался со стаей, — сказал один из крестьян. — В руке у него оставался кинжал с замерзшей кровью, а чуть в стороне лежали крупный волк и волчица, заколотые этим кинжалом. Он погиб, так как волков было слишком много… Голод и холод делают их особенно свирепыми в эту пору!

Гийом!

Флори наклонилась, желая приподнять пропитанную кровью ткань.

— Нет, мадам, лучше не надо!

Это вмешался Шарль, стоявший около трупа и раньше ею не замеченный. Уже по этому его возгласу она поняла, что ему все известно, что он был в курсе всего, может быть, уже давно… Какое это теперь имеет значение?

«Почему ты вернулся? Зачем? Может быть, ты хотел покончить с собой перед моей дверью? Какой инстинкт руководил тобою?

Что он сказал мне в тот осенний день, когда мы расстались? «Я отдал вам свою жизнь! Понимали ли вы это когда-нибудь?»

На нее нахлынула волна удушающих воспоминаний.

— Никто его не знает, — проговорил кто-то.

— В таком виде он просто неузнаваем!

— Что ему было нужно в лесу в такую погоду?

— Этого никто никогда не узнает.

Флори захотелось вырваться из этой засасывавшей, разрывавшей на куски спирали страдания. Подняв глаза, она снова встретила взгляд Шарля.

— Займись всем, что нужно, — сказала она ему голосом, которого он не узнал. — И сразу же сообщи священнику в Вансэе. Попроси его…

Голос ее прервался.

— Я знаю, что делать, мадам. А теперь идите к себе. Возвращайтесь в тепло. Вам здесь не место.

— Пойдемте, — вторил ему врач. — Я понимаю, ваше волнение в подобных обстоятельствах вполне естественно, но оно может вам повредить. Идемте же.

Он взял ее за руку и увел к дому.

Флори совсем не чувствовала холода, но очутилась перед большим камином в зале.

— Я приготовила вам укрепляющее питье, мадам.

Сюзанна протянула ей бокал. Так, значит, и для нее было все ясно! Ни для кого из ее домашних не было секретом то, что происходило в башне, стоявшей в плодовом саду… Но все это теперь не имеет никакого значения…

Она выпила пряную жидкость, содрогнулась от короткого приступа озноба и повернулась к доктору Лодеро.

— Если у вас нет неотложного визита, останьтесь, прошу вас. Вам же теперь некуда торопиться, поскольку незачем ехать в Тюиссо.