Флори ничего на это не сказала. Она осталась при своем мнении и принялась открывать привезенный поэтом ящик.

Отец положил туда золотую пряжку для нее и колечко для Агнес, мать два камзола из зеленого шелка, расшитые алыми цветами, Мари и Жанна по экземпляру своих первых поэм, которые одна переписала, а другая разрисовала, Бертран и Лодина серебряные ложки, а Арно и Джуния две пары жемчужных серег, одни маленькие, другие большие, прекрасной восточной работы. Прижав к сердцу куклу, Агнес в восхищении присутствовала при извлечении подарков. Как это может быть, что в Париже еще помнят о ней? Что ее, такую маленькую, такую незаметную, не забыли? Девочке, лишенной родителей, доставляло несказанное удовольствие сознание того, что вся семья думает о ней, шлет ей подарки. Не вполне отдавая себе в этом отчет, она впервые была вознаграждена за лишения, которые пришлось перенести в начале жизни нежеланному ребенку.

Флори увидела в синих глазах такую новую, такую живую надежду, что схватила малышку и прижала ее к груди.

— Слава Богу, — сказала она Рютбёфу, смотревшему на них прищурившись, как художник рассматривает законченную картину, — жизнь хранит простые радости, которым нет цены! Вы, разумеется, правы, друг мой, ничто ни так хорошо, ни так плохо, как это кажется. Может быть, я действительно напрасно мучаюсь… Поживем — увидим!

Когда поэт отправился обратно в Тур, к своим обязанностям, она сделала попытку укрепить себя в выказанной перед ним уверенности. Это было нелегко!

Появление Филиппа потрясло ее гораздо сильнее, чем она могла бы подумать. Если за эти восемь лет ей и случалось нередко думать о нем, она больше жалела его, чем боялась.

Он всегда выглядел таким очаровательным, таким влюбленным, этот юный супруг пятнадцатилетней девочки, что ее представление о прошлом никак не увязывалось с этим человеком с каменным лицом, который внезапно возник рождественским утром перед нею у гробницы святого Мартина.

«Я сойду с ума, — говорила она себе ночью в постели, все больше и больше мучаясь бессонницей. — Стоило мне добиться отъезда Гийома, присутствие которого меня угнетало, как на горизонте появляется угрожающая фигура Филиппа! Неужели я буду всегда разрываться между этими двумя мужчинами?»

Она приходила к выводу, что любовник для нее менее опасен, чем муж. Это ради него она предала, отказалась, унизила любовь Филиппа. Чем она могла бы оправдаться перед тем, кого лишила всего? Ничем. В глазах обманутого мужа, потрясенного отца она была клятвопреступницей, вероломной, почти убийцей, и ей не было никакого прощения. С одним она чувствовала себя сильной (разве не она в конечном счете диктовала ему свою волю?), с другим виноватой. Ее власть над Гийомом была велика, над Филиппом ее вообще не было. И вот теперь он может диктовать ей свои законы, расплатиться за все, наказать так, как ему понравится…

Было от чего проводить ночи без сна!

Между тем ничего не происходило. Прошел декабрь, начался январь.

На Епифанию, поскольку погода стала менее холодной, чем ожидалось, и помня о своем обещании Агнес отвезти ее в Тур, куда в честь короля и королевы съехались лучшие дрессировщики со своими дрессированными зверями, Флори отправилась в город. Ей всегда было трудно отказывать в чем-то девочке, да и покой, установившийся в дни после Рождества, укрепил ее душевные силы.

День был пасмурным, по теплым. Рано утром они уселись в двуколку с откидным верхом. Лошадью правил Шарль. Флори, Агнес и Сюзанна старались не помять в тесноте свои праздничные одежды. В руках у девочки была кукла, расстаться с которой она не пожелала. Она пребывала в восторге, так как посещала до этого город всего один или два раза.

Представление с участием дрессированных животных давали два раза в день на площади Арси, под стенами замка. К его стене была пристроена задрапированная тканями, разукрашенная гирляндами из остролиста и лентами эстрада.

Перед эстрадой толпилось множество зевак. Они расталкивали друг друга локтями, чтобы занять лучшее место. Благодаря смелости и энергии Сюзанны им всем удалось пробиться в первый ряд.

Одетые в длинные платья, с капюшонами на головах, проделывали свое трюки собаки. Других заставляли прыгать сквозь горящие кольца. Можно было поверить, что некоторые из них умели считать: они безошибочно усаживались перед написанными на полу цифрами. За ними последовали гуси. Они важно шагали своей тяжелой походкой, запряженные в легкую тележку, на которой один гусь, лежа в небольшом гробу, изображал покойника. Их сменил бурый медведь. Он жонглировал шарами, кольцами, горящими свечами. Под звуки своей флейты хозяин заставлял его плясать. Его походка вразвалку вызывала взрывы хохота и громкие возгласы у зрителей, среди которых было много детей с такими же раскрасневшимися от удовольствия лицами, как у Агнес.

В завершение представления на эстраду вышел бродячий комедиант с африканской гориллой на толстой цепи. Обезьяна была черна, как ночь, и имела очень свирепый вид. Ростом в добрые шесть футов, она весила, наверное, фунтов четыреста пятьдесят — пятьсот! Этот монстр произвел на зрителей сильнейшее впечатление. Они встретили зверя глухим ропотом. Флори поразила печаль в его взгляде. Несколько минут обезьяна презрительно рассматривала собравшихся, затем демонстративно повернулась к ним спиной. Ее освистали. Дрессировщик резко дернул цепь, чтобы заставить ее повернуться лицом к публике. Она отказалась это сделать. Со всех сторон раздавались возгласы неодобрения и свист. Дрессировщик занервничал, еще сильнее натянул цепь, щелкнул кнутом. В ответ послышалось недовольное ворчание. Он разозлился. Между ними шла скрытая борьба. Все чувствовали, как в лишенном свободы животном поднималась ярость.

— Она порвет цепь! — кричали из публики.

Обезьяна ее разорвала. Одним движением неслыханной силы она широко раскинула лапы. Железные звенья не выдержали яростного усилия обезьяны и лопнули.

— Осторожно! Осторожно! Спасайтесь! Она опасна!

С решительностью, которую ей придавали гибкость и освобожденная сила, горилла одним прыжком рванулась на публику. Ее действия словно были задуманы заранее. Без малейших колебаний она накинулась на Агнес, вырвала ее из старавшихся удержать ее рук, подняла, шагнула назад к эстраде и прислонилась к ней.

Обеими громадными лапами, поднятыми над головой, она сжимала девочку, словно желая отшвырнуть ее от себя. Готовые вмешаться, люди застыли на месте.

В наступившей тишине послышался голос.

— Она ее бросит, как камень! — крикнула Сюзанна.

— Господи, спаси и сохрани ее! — молила Флори. — Матерь Божья, приди ей на помощь! Не допусти!

Хрупкое тело девочки в ореоле светлых волос по-прежнему парило в лапах гориллы над ее черной головой. Она не плакала, не вырывалась, молчала. Белая как снег, словно из нее вышла вся кровь, она казалась полумертвой.

Оставшаяся одна в первом ряду, когда все отхлынули назад, застывшая на месте, Флори взывала к Богу. Позади нее нарастал, усиливался испуганный ропот, но никто не пошевелился.

На безопасном расстоянии от обезьяны дрессировщик кричал, махал руками, щелкал своим кнутом, угрожал ей, но все было напрасно.

Сколько могла продолжаться эта кошмарная сцена?

Внезапно воздух со свистом прорезал какой-то сверкнувший отраженным светом металлический предмет. Брошенный опытной рукой кинжал с глухим звуком вонзился в самое сердце статуи из дикого мяса. Животное закачалось, словно в нерешительности, испустило какой-то хриплый стон, колени его подогнулись…

Опережая падение обезьяны, какой-то мужчина прыжком пронесся мимо Флори и оказался рядом с агонизировавшим животным как раз вовремя, чтобы подхватить тело ребенка, падавшее из разжатых смертью лап.

— Вот ваша дочь. Она цела и невредима, — сказал Филипп, обращаясь к Флори.

В полубессознательном состоянии она протянула руки, чтобы принять у него девочку, схватила ее и прижала к себе.

Филипп тут же удалился.

Прихлынула толпа, люди окружили их, обсуждая случившееся, затем их внимание переключилось на громадный труп, лежавший теперь на земле. В общем шуме и движении одетой в черный бархат фигуре было нетрудно смешаться с толпой.