— Ну да. Никто и предположить не мог, что дело обернётся таким сумасшествием… — грустно сказал тата, кивнув головой.

— И придумали термин — договор о ненападении! — продолжала сердиться тётя. — Этим договором было в самый раз подтереться, это я тебе сразу сказала. А сам образованный — ты был у дворца в Кадриорге и слышал, как Пяте сказал, что это не эстонский народ! Мог бы догадаться, что если комми схватили Эстонию своими когтями, они нас больше не выпустят!

— Ну да, пожалуй, Варес-Барбарус был очень наивным человеком — поэт! Ему в Москве показали майский парад: девочки в белых блузках маршировали по Красный площади и пели о большой свободе и равноправии — и он дал себя обмануть, — усмехнулся тата.

— Это ты теперь говоришь. Сам тоже был наивным: если бы я сразу не отвела тебя в магазин и не заставила купить отрез на костюм, ходил бы теперь с голой задницей! Ты не верил, что там, где прошли коммунисты, остаётся голая земля — как корова языком слизнула! — врезала ему тётя.

— Ну, хорошо, хорошо! — сказал тата устало и обратился ко мне:

— А тетеревиное жаркое-то у Анне вкусное получилось?

— Мх-мх, только не ссорьтесь больше, ладно!

Тётя Анне с перепуганным видом открыла рот, но оттуда довольно долго не вылетало ни слова.

— Господи, боже мой! — наконец воскликнула она. — Я болтаю и болтаю такие антигосударственные речи, а тут ребёнок!

— Да, из-за трёпа немало людей пострадало! — усмехнулся тата.

— Господи, но ведь ребёнок, наверное, и не понимает о чём речь? — забеспокоилась тётя Анне и взглянула на мою тарелку.

— Смотри-ка, у тебя и еда почти не тронута. Слушала, о чём мы говорили?

До чего с взрослыми трудно! Иной раз только сосредоточишься на рисовании или на каком-нибудь другом важном занятии и не заметишь, что тебе, между прочим, велели вытереть нос или запретили совать карандаш в рот, — сразу начинается крик, мол, что это за ребёнок, который не слушает, что говорят взрослые. А вот когда сидишь с взрослыми нос к носу за столом и делать тебе особенно нечего, кроме как слушать, тогда должна как легавая собака опустить уши, чтобы ни словечка не слышать, о чём говорят другие!

— Я уже сто раз слышала про то, как тётя Лийли приняла пулемёт за киноаппарат, — призналась я честно.

— Но, смотри, не говори об этом больше никому! — поучала тётя Анне. — Ни за что не говори, слышишь? Держи рот закрытым и заткни пробкой! Из-за шибко разговорчивых детей в наши дни и людей арестовывали. В России один мальчишка дал всю свою родню посадить и убить! Какой-то Павлик, или как там его звали, — по радио о нём раззвонили, как о большом герое… Святые угодники — радио! Из-за уборки оно совсем у меня из головы вылетело!

Наконец тётя Анне вспомнила про сетку с более интересным содержимым — убирая, она выставила стулья с сетками в холодную комнату.

— Ну и впрямь моя никудышная голова годится только задницу подтирать! — решила тётя Анне и протянула мне книжку.

— Спасибо!

Я проворно схватила книжку и прижала к груди, потому что, поди знай, вдруг тётя решит, что книжка годится подтирать задницу лучше, чем её голова. На обложке была в красивой раме картинка с детьми — мальчиком и девочкой, играющими в песочнице. Эта девочка была немножко похожа на меня, даже жестяные волнистые формочки для игры в песочнице были похожи на мои. Только красной лопаточки и красного флажка, который её друг или брат воткнул на самый верх песчаного замка, у меня не было. Под картинкой большими красными буквами было написано: «СТРОИМ!».

Первым делом я посмотрела все картинки — они были чёрно-белые, как у историй в букваре, и я быстро решила красиво раскрасить их, как только тётя выполнит своё долговременное обещание и заточит мои цветные карандаши. Особенно красивыми были страницы, на которых две девочки складывали из больших кубиков школьное здание. Там был красивый стол для учителя, доска и много маленьких парт, на которых смирно сидели куклы. Если бы у меня самой была такая игра, я могла бы лопнуть от счастья и с утра до вечера играла бы в школу! Рядом с картинкой было написано:

Внутреннее чувство подсказывало, что для большого счастья мне настоятельно нужны игрушечные парты, маленькие куклы и подруга по имени Тамара. Получить всё это было непросто, но если я дам отцу спокойно работать, тогда, может, он постепенно соберёт денег для покупки игрушечных парт! Но только я собралась прочитать книжку от начала до конца, как вдруг услышала, что в большой комнате играет музыка — не бренчание гитары, и не дудение тромбона, а звуки многих инструментов.

Я выбежала в большую комнату и обнаружила тату и тётю Анне, возящихся с маленьким радиоприёмником. У нас и раньше было радио, оно называлось «Марет», но уже давно не работало, и тата убрал его в холодную комнату, чтобы не путалось под ногами. Как сказал тата, у «Марет» перегорели лампы, и достать такие теперь было негде, так что заработать оно сможет, когда снова наступит эстонское время.

Новое радио было маленьким и очень красивым: у него были розоватые рёбра, и за ними проглядывала бежевая материя с очень мелким узором. Блестящие бока и верх были каштаново-коричневые и очень приятно пахли. Но замечательнее всего было то, что между розоватыми рёбрами красовалась в одном углу картинка с необычной башней с часами.

— Ты принесла это радио НАМ? — спросила я у тёти Анне. Где-то в глубине души поскрипывал страх, что вдруг тётя Анне скажет: «Ах, я подумала, что покажу вам свое радио и потом заберу с собой обратно в город!»

— Да, вам, — сказала тётя Анне, улыбнувшись. — Это от нас двоих с Лийли, мы-то думали, что и Март войдёт с нами в долю, но они с Идой сейчас копят деньги на покупку дивана. А к нам в парикмахерскую приходил один мужчина, предложил радио за полцены — я и подумала, что вам бывает иногда скучно и хорошо послушать новости.

— Спасибо, — сказал тата. — Но могла бы поинтересоваться, хочу ли я покупать радио. Знаешь, у меня сейчас с деньгами очень туго, так что от этой покупки, пожалуй, придётся отказаться…

— Господи! — воскликнула тётя Анне. — Да о каких деньгах ты говоришь! Я же сказала, что мы с Лийли на двоих купили вам радио. Неужели ты думаешь, что я возьму у тебя последние деньги? У меня, слава богу, сейчас недостатка нет: какая бы власть ни была, парикмахер с голоду не умрёт! Женщины всегда хотят красиво выглядеть и делать перманент! Работы сейчас очень много, а русские дают «на чай» щедрее, чем наши эстонки!

Тата пробормотал:

— Ну, спасибо… Но мне это не по душе.

— А какое имя у этого радио? — поинтересовалась я.

— «Москвич», — буркнула тётя Анне. — У русских везде Москва — и сзади, и спереди. Так что теперь у вас тоже русский в доме. «Говорит Москва — сегодня хлеба не будет»!

— Нет, это вовсе не русский, оно знает и эстонский язык! — сердито крикнула я, ведь мы все слышали, как звонкий женский голос объявил на чистейшем эстонском языке: «Говорит Таллинн! Начинаем концерт по заявкам. Товарищ Санглепп с радиозавода „Пунане РЭТ“ желает послушать „Песню яхтсменов“ композитора Бориса Кырвера. Исполняет Виктор Гурьев».

Бравурно заиграл оркестр, и весёлый мужчина запел: «Солнце, волны, морской ветер, сделали нас смелыми…» Песня была очень бодрой и легко запоминалась. Так что последние строчки я спела вместе с радиодядей: «Эй, ветер, надуй паруса! Мы тебе залихватски споём! Как чайки крыло, яхта в море несёт нас, спортсменов отважных и юных!»

Концерт по заявкам был хорошим делом! Товарищи один за другим желали, а дяди и тёти пели, и оркестр играл. Что тата и тётя Анне делали или о чём разговаривали, меня больше совсем не интересовало: мир, о котором рассказывали радиопесни, был солнечным и радостным — никаких адвокатов и следователей, русских пулемётов и недостатка денег. Даже тогда, когда мелодии были грустными, песни красиво рассказывали о ласточках, предвещавших весну, о молодом пограничнике, который пил воду у колодца, о Севастополе, где матросы танцевали вальс…