— Ой, у храбрых советских военных на сей счет неистощимая фантазия! — подтвердил Яан-Наездник. — У одного моего знакомого на хуторе в конце войны неделю стояли русские военные, и посему на это время хозяев выселили из дома, а потом, когда войска ушли дальше, пришлось во всех каморках из углов вычищать замечательный товар лопатой. Все места были по нескольку раз проверены и вымыты, но в кухне всё равно воняло.

— Тыквы? — спросил дядя Артур с хитрой усмешкой.

— Нет, не тыквы, — мотнул головой Яан-Наездник. — Подгнившая тыква ведь говном не воняет.

— Конечно, не воняет, — согласился дядя Артур и пояснил: — Тут, неподалеку, в наших местах, на одном хуторе тоже стояли русские военные, так они взяли со шкафа тыквы, вычистили их середину и туда насрали, а потом поставили тыквы опять на шкаф. Когда хозяева вернулись в дом, они несколько дней искали и не могли понять, откуда в комнате вонь, как в сортире. Ну, всё-таки нашли. Но надо было придумать такое!

— Ого! — изумился Яан. — Такого я раньше не слыхал! Но там, в Ляэнемаа, там было так, что все махнули на эту вонь рукой, но когда мать семейства решила испечь хлеб, источник вони обнаружился.

— Что? Насрали в печь, где хлеб пекут? — дядя Артур засмеялся. — Вот это фокус! Искусство!

— Особым искусством было то, что все «колбаски» стояли у задней стенки в печи торчком, как зубья бороны! Думаешь, невозможно? Ну, те хозяева тоже долго ломали голову, мол, как это удалось. Но потом хозяйский сын придумал, что, наверное, они нагадили на снятую на пол заслонку печи, а потом сильным толчком закрыли печь заслонкой, всё и полетело к задней стенке и там прилипло. И затем следующий солдат проделал то же самое. Вот это и есть советское стахановское мышление!

Мать Малле считала, что это разговор не для детских ушей, хотя и она сама, и тётя Анне очень смеялись над этим стахановским мышлением, но обе единогласно решили, что мне пора идти спать. Ну, разве не обидно? Именно тогда, когда разговор становится самым интересным, на долю ребёнка выпадает остаться всеми покинутой и лежать одиноко в тёмной комнате, в кровати в обнимку с медведем, у которого болтается голова, и куклой с прокусанной ногой!..

Заметив, что губы мои плаксиво искривились, Яан-Наездник сказал:

— Ладно, пусть ребёнок ещё немного побудет с нами, потому что, кто знает, когда я снова смогу встретить мою храбрую всадницу. Лучше перестанем рассказывать непотребные истории и немножко споём! Тогда и ребёнок крепче заснёт, верно? Надеюсь, наша ударница парикмахерского труда нас не осудит?

«Ударница парикмахерского труда» отмахнулась.

— Что я-то могу сделать, ведь отец отвечает за своего ребёнка.

Тата принёс гитару и настроил её. Я бы с удовольствием позволила ему снять со шкафа и мою балалайку, да жалко было возвращать полученные мною десять копеек. Ну да чего уж там — ведь если крутить ручку балалайки, петь было бы трудно, потому что эта балалайка не признавала никаких других мелодий, а только «тин-тиди-ри, тим-тимма-тим…»

Тогда мы спели «Сулико», «Ты лети, моя голубка», «Там, в Сибири, за Байкалом» — эти песни хорошо знала вся компания.

— Какие-то грустные нынче песни, — заключил Яан-Наездник, щёки его раскраснелись, то ли от пива, то ли от песен. — Спели бы что-нибудь повеселее, например, какую-нибудь студенческую песню. Кто знает «Князь Бибеску»?

Малле призналась, что слыхала эту песню, но слов не помнит.

— А этого и не требуется! — воскликнул Яан. — Мы проявим к словам песни стахановский творческий подход! Старомодный, буржуазный вариант звучит так:

Мелодия была весёлой и простой, и я её запомнила сразу. Тате песня показалась тоже знакомой.

Когда мы спели про Бибеску ещё раз все вместе, Яан-Наездник поднял указательный палец:

— Тсс! Теперь — советский вариант в стиле знаменитой сказительницы народности сету Анне Вабарна:

Мать Малле недовольно раскрыла рот, и по её взгляду, брошенному в мою сторону, я поняла, что моим детским ушам угрожает верная отправка на подушку. Но, к счастью, Яан опять поднял указательный палец, приложил к губам, шепнул «Тсс!» и продолжал:

Мне уже раньше почудилось, что кто-то тихонько стучит в дверь, но теперь в дверь колотили как следует. Сирка, поднявшая ещё раньше голову, теперь яростно залаяла вместе с Плыксом.

— Чёрт! — тихо сказал Яан-Наездник. — Кажется, я слишком разошёлся…

— В чём дело! — рассердился тата.

А дядя Артур пробасил:

— Уже и петь больше нельзя, что ли? Но кто может прийти так поздно… Уж не моя ли старуха?

Прежде чем тата успел подойти к двери, она распахнулась настежь и ворвался Почта-Юссь.

— Здравствуйте, весь народ! Кхраа! — крикнул похожий на ворону мужичонка. — Видать, у магазина в Лайтсе правду говорили: Артур опять пива наварил!

— Юссь! Чертяка! — крикнул Яан, рассмеявшись. — Напугал нас до усёру!

— Припёрся ночью, чтобы принести газету «Советский учитель», что ли? — спросил тата с усмешкой.

— Сам ты советский учитель, кхраа! Я по делу! — бахвалился Юссь. — Распишись — тебе телеграмма!

— Но послушайте, господин почтальон, — возмутилась тётя Анне, взглянув через плечо таты на телеграмму. — Эта телеграмма должна была быть здесь вчера вечером, я её послала из почтамта на улице Вене вчера до полудня!

— Должна была, должна была, — передразнил её Почта-Юссь. — Сама подумай, где главпочтамт на улице Вене и где отделение связи Лайтсе! Кхраа! У меня должность государственной важности, не могу я из-за каждой телеграммки бегать взад-вперед, задравши хвост! Вот сегодня у меня несколько дел — и все попутно. Всё в аккуратнейшем порядке! Телеграмму получил! Вот и «Рахва Хяэль» — бери и читай. И в придачу маленькое письмецо из России…

— От Хельмес? — воскликнула тётя Анне.

Тата выхватил из руки Почты-Юсся синий конверт и воскликнул:

— Так и есть! Коми АССР, Кожвинский район… Это то самое место, где сначала был Эйно!

Тата вскрыл конверт и вынул из него такой синий листок. Было видно, что он хочет уединиться в комнату, чтобы прочитать письмо.

— Дай, я прочту! — крикнула я ему. Ну разве не здорово, что я научилась читать письменные буквы!

Судя по всему, тате не хотелось отдавать мне письмо.

— Ребёнок так ждал, — вступилась за меня тётя Анне. — Пусть она немного почитает, письму ведь от этого ничего не сделается!

— Ну, тогда читай, — согласился тата и протянул мне синий листок, покрытый знакомыми мамиными кругловатыми буквами.

Я начала с разгона:

— Ихма. Мон гопорне!

— Что ты несёшь? — рассердился тата. — Что за Ихма? Что за гопорне?

— Мон гопорне — смотри сам! — Я протянула ему письмо, а к горлу в это время подступали слёзы. Может, какая-то злая колдунья вдруг заколдовала меня так, что умение читать пропало неизвестно куда?