Я взглянула на лицо тёти Анне, ведь она, небось, тоже заметила маму, бегущую рядом с тигром, но узнала ли она маму, не видя её лица?

Тётя, прищурив глаза, смотрела на арену, но не произнесла ни слова. Я толкнула её в бок и шепнула: «Мама!»

Тётя посмотрела на меня сверху вниз и стала утешать:

— Ох ты, бедняга! Подумала, что я мама, да?.. Мама далеко, а это я, тётя Анне!

— Мама там — у тигров! — прошептала я уже громко и указала пальцем в сторону тёмной фигуры. Как это тётя не поняла, ведь тата сунул свой нос между этими самыми железными палками, когда ходил в Батарейную тюрьму повидаться с мамой! Может, и я бы испачкала свой нос ржавчиной, если бы сбежала вниз по лестнице между рядами и сунула его в решётку с тиграми.

У меня было очень понятное объяснение: маму увезли в Россию и забыли за решёткой, а тигров после поместили туда же. Чудо, что они её не загрызли! А может, тигры умнее чёрных дядек и поняли, что мама хорошая? Я встала, чтобы получше рассмотреть, что делается на арене, потому что время от времени спина тигра полностью заслоняла маму, а иногда мама снова появлялась на арене — бегущая, все так же пригнувшись.

— Ну, посмотри внимательно! — Я постаралась пальцем показать, где движется мама.

— Пальцем не показывают! — сердито шепнула тётя Анне. — Показывать пальцем — очень некультурно!

Но она сразу перестала сердиться, посадила меня себе на колени и крепко прижала к себе.

— Ты, наверное, боишься этих зверюг? Не бойся ничего, они из клетки выбраться не смогут! Смотри лучше, что они выделывают!

— Мама там, с тиграми, ну-у! — крикнула я тёте на ухо. — Разве ты маму не видишь?

— Постыдись! — укоряла тётя вполголоса. — Да что ты за человек! Как ты можешь свою маму сравнивать с тигром, гадкий ребёнок! Смотри лучше, что делает дрессировщик!

Дрессировщик щёлкал кнутом и кричал что-то тоном приказа. Тигры остановились и уставились на дрессировщика. После следующего щелчка кнута все три одновременно прыгнули на покрытые красными бархатными ковриками табуретки. Для мамы табуретки не хватило — да её и не потребовалось, потому что мама вдруг исчезла с арены. И запаха мамы больше не было — воздух наполнился противным запахом зверей, сапожного крема и едким запахом духов.

— Смотри-ка, сидят на задних лапах, как кошки! — сказала тётя Анне, дыша мне в затылок.

Сидевшие на задних лапах все три тигра были до жути похожи друг на друга — я больше не могла отличить того, за которым видела бегущую маму. И вдруг один тигр посмотрел прямо на меня. Все они были далеко, и взгляд тигра из-за железных прутьев решётки вроде бы не мог меня достичь. Но, видишь, — достиг. Долгий, молящий о помощи, одновременно злой и грустный взгляд чёрных глаз в золотом ободке!

Тигр ВИДЕЛ меня, я была в этом совершенно уверена. Он хотел что-то сказать мне — да, большому красивому и нагнетающему страх зверю требовалось сообщить что-то именно мне! Может, он хотел сообщить, что прячась за ним, мама смогла куда-то убежать? Может, она сбежала за тёмно-красные бархатные занавеси и ждёт меня на улице?

Два других тигра по команде дрессировщика соскочили с табуретов, а мой тигр и не думал подчиняться приказу — на щелчок кнута он оскалил пасть, показал острые клыки и издал злой хрип. Кнут щёлкнул второй и третий раз, прежде чем зверь соскочил на опилки арены.

— Кых-х-х! — прохрипел он дрессировщику. Затем опять посмотрел на меня и сердито зарычал. Я была уверена, что тигр велит мне уходить из цирка и искать маму.

— Давай уйдём! — шепнула я тёте. — Пожалуйста, уйдём отсюда!

— Успокойся! — увещевала меня тётя. — Смотри, тигры будут прыгать сквозь горящий обруч.

— Пожалуйста, пожалуйста! — клянчила я, обхватив тётю за шею, к моему горлу подступили слёзы. Я понимала, говорить тёте о маме бессмысленно. А меня всю охватили разные страхи: я боялась железной клетки и взгляда тигра, и того, что мама, которую я, как мне казалось, ясно видела на арене, уйдёт от цирка, не найдя меня, и кто теперь знает, куда, может, на площадь Сталина, а может, вовсе в Батарейную тюрьму или даже далеко, в Ленинград, где письмо таты её больше не найдёт…

— Пожалуйста, уйдём отсюда! Я съем всё, что ты велишь, — и глистогонное лекарство, и рыбий жир, и куриную кожицу, только уйдём отсюда!

Я так яростно вертелась на коленях у тёти, что сзади какой-то мужчина в шляпе постучал мне по плечу.

— Девочка, если ты не будешь слушаться своей матери, вызовем милицию!

Милицию! Этого ещё не хватало! Из этого жуткого места надо было удрать НЕМЕДЛЕННО… Но как? Тётя не желала слушать ни меня, ни мужчину, сидевшего сзади нас… И тут я придумала! Чтобы сделать это, надо было представить плотину на речке Руйла, где вода с шумом вырывалась струями, словно через редкий гребень… опять подумать о воде, журчащей между камнями под мостом Валге и об уборной тёти Лийлии, где рядом со странного вида горшком висела серебристая цепочка, на конце которой была ручка, как у скакалки, и на ручке таинственная надпись «Дома», — если сильно дернуть за эту скакалочную ручку, то в горшок хлынет водопад… пс-псс-псс… Есть! Я описалась.

— Что? — испугалась тётя Анне. — Что это? Что ты наделала? — Она столкнула меня с колен и уставилась на подол своего пёстрого цветастого платья.

— Ты меня ОПИСАЛА! — ужаснулась тётя Анне с таким отчаянием, что мне даже сделалось её немножко жалко. — Совсем! Всё капает!

— Послушайте, гражданка! — рассердился сидевший позади нас мужчина в шляпе. — Если вас представление не интересует, вам лучше уйти. Какой пример вы подаёте ребёнку!

Тётя поднялась и, сердито нахмурившись, обратилась к мужчине, а у самой подол платья с только что политыми цветами:

— Джентльмен в помещении снимает шляпу! И с дамой не говорят, надвинув шляпу на глаза! Деревенщина неотёсанная!

Она схватила меня за руку и скомандовала:

— Пойдём отсюда. На улице поговорим!

Чего бы ни стоили мои усилия, но от пыток тигров огненным обручем я была избавлена! Подталкивая меня впереди себя, тётя бодро пробралась между сидящими к проходу, и серебристые кольца на бархатных гардинах звякнули, выпуская нас из шатра.

После основательной ссоры с тем мужчиной и всего, что случилось, тётя Анне на меня так рассердилась, что и слушать не пожелала, что нам надо в поисках мамы обойти на всякий случай вокруг цирка. Ругая меня «бесстыжей писюхой», она то и дело выжимала, отряхивала и нюхала мокрый подол своего платья и решила идти домой пешком.

Когда я попыталась рассказать тёте о том, что видела на арене маму, она рассердилась и грубо крикнула:

— Мама, мама! Призрак ты видела, и ничего другого! Твоя мама в тюрьме, поняла? Там такие толстые стены и решётки на окнах, и колючая проволока вокруг двора, так что её сторожат гораздо сильнее, чем цирковых тигров! Из русского лагеря для заключённых никому живым не выйти, поняла? И прекрати, наконец, пороть вздор! На. Вот тебе платок и вытри глаза!

Достав из сумочки красивый белый носовой платок, она протянула его мне, посмотрела на меня внимательно, покачала головой и вдруг принялась громко всхлипывать. Теперь платок оказался нужен вдвойне — тётя вытирала им и мои, и свои слезы.

— К счастью, вечер тёплый, а то мы с мокрыми штанами заработали бы воспаление, — заметила тётя, улыбаясь сквозь слёзы.

— Ты ведь на меня не будешь злиться, а? Сама подумай, когда твоя мама вернётся и спросит: «Кто простудил мочевой пузырь моего ребёнка?», что я скажу? Но она вернётся, вот увидишь! Не обращай внимания на то, что я сгоряча наговорила! Давай помиримся, ладно? — И тётя Анне протянула мне руку.

Я взяла её за руку и сказала:

— Мир.

Я очень надеялась, что она не вспомнит о моем обещании насчет глистогона, рыбьего жира и куриной кожицы.

Тётя Анне была вспыльчивой и резкой, но, к счастью, отходчивой. На следующий день, когда она вешала в стенной шкаф выстиранное вчера вечером и выглаженное утром праздничное платье, в котором была в цирке, она больше не вспоминала о вчерашней неприятности, словно то, что случилось в пирке, было лишь дурным сном, о котором нет смысла вспоминать… Да и утром у тёти было много дел.