Живая очередь в этот день полностью оправдывала своё название: когда одна клиентка только готовилась встать с кресла, следующая уже топталась за спиной тёти Анне, так что у тёти между деланием причёсок не было даже маленького перерыва, чтобы выпить чашечку хорошего кофе. Но Грибочек была на сей раз со мной особенно мила, она сняла ваткой, смоченной ацетоном, светло-розовый лак с ногтей на моих мизинцах и накрасила их бордовым. Тон этого лака был необычайно красив — как лепестки пионов, росших в Руйла перед нашим домом! Дуя на ногти, как это делали дамы, я поспешила к кабинке тёти Анне.

— Когда вырасту, подарю тебе платье такого цвета, — сказала я ей, показывая свои ногти неземной красоты.

— Угу, — сказала тётя тупо, даже не взглянув в мою сторону, продолжая вынимать металлические бигуди из волос клиентки.

— Знаешь, мне звонили из Народного дома, дедушка велел сказать, что бабушка тяжело заболела. Нам с Лийлией надо ехать вечером в деревню, а куда мне тебя девать, ума не приложу.

— Я тоже поеду в Йыгисоо, — попросила я, умоляюще глядя на тётю.

— И речи быть не может. Больная старуха в доме — и ты туда же. Как думаешь, возьмёт тебя тётя Маали к себе на пару дней? Она к тебе неплохо относилась?

— Не относилась, она была хорошей. Только я хочу домой к маме и тате… к тате!

У меня к горлу подступили слёзы, и я глянула в зеркало: не стану ли я выглядеть, заплакав, слишком плохим ребёнком?

И тут явилось в зеркале сказочное видение! Я увидела молодую бледнолицую женщину — такую красивую, что у меня дыхание перехватило! Молочно-белая кожа — даже щёки не розовые, как у красавиц на картинках в книжках, а цвета топлёного молока, но именно это и делало красоту дамы особенно неземной… Большие тёмные глаза, маленький узкий нос, тёмные брови, изогнутые красивой дугой, розовые губы, а на маленьких мочках ушей болтались окаймлённые золотом драгоценные красные камушки в форме капли… Она посмотрела из зеркала прямо на меня и улыбнулась так радостно и нежно, словно мы были давно знакомы. Выражение её лица было смелое и свободное, но в этом не было ни малейшего оттенка королевской заносчивости и высокомерия. Её волосы были ещё частично накручены на бигуди, которые всех клиенток тёти Анне делали одинаковыми яйцеголовыми, но красоту этой женщины они не уменьшили ни на волосок.

Ой, до чего же мне захотелось увидеть, какой станет эта сказочная дама, когда тётя расчешет ей волосы!

Я стояла и смотрела в зеркало, забыв обо всём на свете. Исчезла горечь, вызванная словами тёти Анне «куда мне тебя девать» и тревога за бабушку, и даже постоянно щемящая тоска по маме, тате и дому сделалась не такой тяжёлой и непереносимой. Если человек настолько красив, то возле него не может случиться ничего плохого и безобразного!

Для такой красавицы и было выдумано выражение «как картинка», потому что такую красоту можно увидеть только на картинках! Но принцессы на картинках смотрели со страниц книжек совершенно неподвижно, не моргая и не открывая рта, а сидевшая перед зеркалом тёти Анне красавица изучала меня сияющими глазами, она нежно улыбалась и вдруг обратилась ко мне… совершенно непонятными словами! Ох, как же быть! Она говорила… по-русски.

Я в испуге отпрянула — ведь такое невозможно! Неужели и впрямь русская? Столь красивое, милое, сказочное создание ну не могло высылать и сажать!

Но когда красавица опять ко мне обратилась, стало яснее ясного, что она говорит по-русски, сколь ни удручающе это звучало!

— Эта тётя сказала, что ты красивая девочка, и спросила, как тебя зовут, — перевела мне тётя Анне.

Если бы эта красавица на чистейшем эстонском сказала, что я уродливая, как жаба, и что я противный и гадкий ребёнок, всё это меня не испугало бы так, как то, что она говорила по-русски.

— Эта тётя — русская, — послышалось следующее пояснение тёти Анне.

«Русская» — пробормотала я совсем тихо. «Русская» — это звучало как бы мягче и безопаснее, чем «русский».

— Меня зовут Леэло, — произнесла я, набравшись храбрости, громко и ясно, как всегда учила меня мама. А тётю Анне, которая старательно расчёсывала пышные волосы русской, словно хотела после бигудей снова их распрямить, я попросила:

— Скажи ей, что она сама сказочно красивая, честное слово! Скажи, что она вовсе не похожа на русскую! И спроси, как её имя, ладно?

Русская выслушала, что сказала ей тётя Анне, и засмеялась. Переводя её ответ, тётя Анне и сама улыбалась:

— Она сказала, что такого комплимента ей никогда раньше не делали. А её имя Галина — Галина Павловна.

Слова «комплимент» я не знала, но догадалась, что это что-то хорошее. «Галина», — прошептала я себе под нос. Имя тоже чудесное! Галина! Я подумала, что такое имя можно бы дать моей целлулоидной кукле Кати, но только после того, как бабушка хорошенько починит её ступню, которую Плыкс по глупости пытался сгрызть. Нога Галины ни в коем случае не может быть разодранной.

А тётя Анне что-то говорила и говорила Галине, и улыбка на лице русской начала медленно гаснуть. Красавица посерьёзнела, потом погрустнела и наконец, когда она смогла что-то вымолвить, её тёмные глаза рассерженно сверкнули.

— Мадам Галине очень жаль, что твою маму забрали, она говорит, что некоторых её друзей и знакомых тоже посадили, — объяснила тётя Анне, увидев мой вопрошающий взгляд. — Все они были хорошие и талантливые.

— А вдруг они вместе с моей мамой? Вдруг там, в тюрьме, есть такое место, где только хорошие и талантливые люди?

Я не поняла, переводит ли тётя Анне русской моё мнение или говорит о чём-то другом, но разговор между ними шёл как по маслу, словно это была давняя «кунде», а не русская из живой очереди. Русская речь тёти Анне, выученная ещё в царской школе, была такой беглой, что я с трудом различала в потоке её речи отдельные слова.

— Что значит, «портной»? — спросила я, и тётя Анне перевела мне это слово.

Видимо, тётя Анне рассказывала русской, о той постыдной истории, когда она просила в швейной мастерской сделать из своего пальто, которое стало ей тесным, пальто для меня. Именно в тот момент, когда тётя-портниха поставила меня на табурет и начала возиться с лентой, которую назвали сантиметром, в дверь вошёл лысый мужчина в чёрном жилете, через руку у него было перекинуто мужское пальто, прошитое белыми нитками, и он что-то закричал на русском языке и очень громко. Я моментально соскочила с табурета на пол и спряталась, залезла под один низкий стол, откуда меня долго — ни уговорами, ни силой — не могли вытащить. Я обеими руками крепко держалась за ножку стола и не вылезла до тех пор, пока этот русский дядька не ушёл. С тех пор прошло много времени, и бежевое пальто тёти Анне давно у бабушки, которая его распарывает. И чего теперь про это вспоминать, особенно рассказывать красавице Галине?

— А ты не рассказала ей, что я там в штаны напустила?

— Не рассказала, не рассказала, — успокоила меня тётя Анне, усмехаясь.

Хорошо хоть так! Если бы Галина услыхала об этом постыдном моменте, то, встав с парикмахерского кресла, она вряд ли обняла бы меня так крепко. От неё шел таинственный запах — одновременно сладковатый и тревожащий, немного напоминающий запах маминой пудреницы, но в нём не было запаха цветов…

Я ни за что не хотела бы позволить Галине уйти из парикмахерской, но что я могла поделать, если не умела говорить на её языке! Надеясь хоть немного задержать Галину в парикмахерской, я попросила тётю Анне сказать ей, что Грибочек делает хороший маникюр и может покрасить брови, но, видимо, тётя не смогла повлиять на эту русскую.

Как и постоянные «кунде», Галина сунула что-то в карман тётиного халата, а мне протянула большущую конфету. Мило улыбнувшись, она что-то сказала по-русски и, постукивая каблучками, направилась к двери.

— Интеллигентная русская, кажется, артистка из Москвы, — сказала тётя Анне и принялась шваброй сметать в кучку на полу срезанные тёмные волосы. Тётя сказала, что на обертке подаренной мне конфеты картина знаменитого русского художника, и прочитала мне, что там было написано по-русски «Мишка косолапый» и, немного задумавшись, перевела это название на эстонский.