и пошел у них

            «законный брак» —

избу

        разрывает от визга и драк.

Хоть и крест целовали, на попа глядя,

хоть кружились

              по церкви

                в православном обряде,

да Сапрону,

         злея со дня на день,

рвет

       жена

    волосенок пряди.

Да и Анюту

        Сапрон

         измочалил в лоскут —

вырывает косу

             ежеминутно по волоску.

То муж — хлоп,

         то жена — хлоп.

Через месяц —

              каждый,

             как свечка, тонкий.

А через год

       легли супруги в гроб:

жена без косы,

             муж без бороденки.

А Петр

            впал в скуку,

пыткой кипятился в собственном соку

и, наконец,

       наложил на себя руку:

повесился

    на первом суку.

В конце ж моей стихотворной повести

и родители

       утопились

         от угрызения совести.

Лафа́ от этого

           одному попику.

Слоновье пузо,

              от даяний окреп,

знай выколачивает

         из бутылей

              пробки,

самогоном требует за выполнение треб.

А рядом

    жили Иван да Марья —

грамотеи ярые.

Полюбились

          и, не слушая родственной рати,

пошли

           и записались

         в комиссариате.

Хоть венчанье

         обошлось без ангельских рож —

а брак

          такой,

        что водой не разольешь.

Куда церковный!

Любовью,

    что цепью друг с другом скованы.

А родители

        только издали любуются ими.

Наконец, пришли:

         «Простите,

              дураки мы!

И на носу зарубим

         и в памяти:

за счастьем

       незачем к попам идти».

Известно,

    в конце существования человечьего —

радоваться

       нечего.

По дому покойника

         идет ревоголосье.

Слезами каплют.

         Рвут волосья.

А попу

    и от смерти

         радость велия —

и доходы,

    и веселия.

Чтоб люди

    доход давали, умирая,

сочинили сказку

                об аде

             и о рае.

Чуть помрешь —

         наводняется дом чернорясниками.

За синенькими приходят

                 да за красненькими.

Разглаживая бородищу свою,

допытываются —

         много ли дадут.

«За сотнягу

    прямехонько определим в раю,

а за рупь

    папаше

         жариться в аду».

Расчет верный:

             из таких-то денег

не отдадут

    папашу

         на съедение геенне!

Затем,

          чтоб поместить

         в райском вертограде,

начинают высчитывать

                (по покойнику глядя). —

Во-первых,

       куме заработать надо —

за рупь

            поплачет

                для христианского обряда.

Затем

          за отпевание

         ставь на́ кон —

должен

    подработать

            отец диакон.

Затем,

          если сироты богатого виду,

начинают наяривать

         за панихидой панихиду.

Пока

         не перестанут

         гроши носить,

и поп

          не перестает

         панихиды гнусить.

Затем,

          чтоб в рай

               прошли с миром,

за красненькую

              за гробом идет конвоиром,

как будто

    у покойничка

              понятия нет,

как

    самому

         пройти на тот свет.

Кабы бог был —

         к богу

покойник бы

          и без попа нашел дорогу.

Ан нет —

у попа

    выправляй билет.

И, наконец,

       оставшиеся грошей лишки

идут

        на приготовление

             поминальной кутьишки.

А чтоб

    не обрывалась

         доходов лента,

попы

         установили

         настоящую ренту.

И на третий день,

         и на десятый,

                 и на сороковой —

опять

         устраивать

         панихидный вой.