Светлана была потрясена. Лучше бы она не звонила Берте. Похоже, ее никто не понимает — ни дети, ни друзья. Не только не понимают, но осуждают! У нее было такое чувство, что она режет по живому и теряет самое дорогое — детей, друзей, целый кусок прошлой жизни…

Наконец, к середине апреля вопрос с визой в США был решен положительно. Светлана тоже все решила для себя. Настолько окончательно и бесповоротно, что не прислушивалась к советам своих новых друзей, чиновников МИДа и самого Кеннана, мнением которого она дорожила.

Ее единственные европейские знакомые, Эммануэль и Люба Д'Астье, специально приехали из Парижа, чтобы повидаться, и поделились своим планом. План этот заключался в том, что она ни в коем случае не должна ехать в США, потому что неминуемо «попадет из одной тюрьмы в другую». Не издавать свою книгу, потому что «сейчас это вызовет сильную реакцию со стороны советского правительства», и оставаться пока в Швейцарии.

В швейцарском МИДе также советовали ей поселиться в какой-нибудь другой стране — Англии, Франции или Швейцарии. Все эти советы нельзя не признать разумными. Ей давали время на спокойное размышление. А поразмыслив, Светлана Аллилуева могла бы вернуться домой. Советское правительство недаром так долго замалчивало ее отъезд и всеми силами старалось вернуть беглянку. Она была бы прощена, в этом никто не сомневался.

Но Светлана никогда не меняла своих решений. «Я хочу прежде всего издать книгу, — откровенно объясняла она друзьям. — А на «реакцию» советского правительства я не обращаю внимания, потому что порываю с ним и с СССР… Швейцария дает убежище, но она ставит условием для всех полное невмешательство в политическую жизнь. Я не могла бы здесь публично объяснить, почему навсегда порываю с коммунистическим миром».

Да, она могла бы тихо жить в Швейцарии много лет. Но какой в этом смысл? Так же тихо и незаметно она могла существовать в Москве. Конечно, за решением Светланы крылись и другие причины. Человек непишущий не может понять, как хочется автору видеть свою рукопись напечатанной!

Но, кажется, главным мотивом ее странного поступка стала необходимость больших перемен, сильной встряски. Светлана чуть ли не с шестнадцати лет жаловалась на скуку, однообразие и бесцветность своего существования. А после смерти Сингха оно стало совсем невыносимым. «Моя жизнь в СССР была такой беспросветной, — писала она, — что казалось, ничто и никогда не выведет меня из того русла, в котором она шла». И тогда Светлана сама сделала решительный шаг…

22 апреля она уже выходила из самолета в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке. Настроение снова было радостное и беззаботное. Только что она впервые в жизни пересекла океан, впервые попробовала омаров, которых принесла на завтрак стюардесса. И, к сожалению, впервые ей предстояло встретиться с толпой журналистов.

«Вам предстоит тяжелое испытание: встреча с прессой в аэропорту в Нью-Йорке. Я бы хотел избавить вас от этого, но не могу», — предупреждал Светлану Кеннан. Сопровождавший ее в перелете адвокат Ален Шварц тоже волновался. Но у Светланы пока не было страха перед прессой. Она даже шутила и подбадривала оробевшего Алена.

«Микрофон и репортеры оказались у самого трапа, внизу. Я, не чуя ног под собою, сбегаю по трапу. «Хелло, я счастлива быть здесь!» — говорю я то, что чувствую всем сердцем. Фотографируйте, пишите и говорите обо мне все, что вам угодно, — я знаю, что вы сейчас не понимаете меня. Ничего, когда-нибудь поймете, как это много: сказать перед всем миром то, что думаешь» («Только один год»).

Сопровождающие постарались поскорее отнять Светлану у журналистов и увести к машине. Ей предстояла пресс-конференция, где она могла высказаться. Очень скоро Светлана утратит свое благодушие по отношению к репортерам. Они отравят ей жизнь, будут бесцеремонно преследовать дома и на улице. И главное — писать о ней глупости и откровенные измышления. У свободы немало издержек.

Кеннан ее предупреждал: «Вы неизбежно встретитесь с трудностями и неприятностями в этой стране, но некоторые из нас постараются сделать все, что в наших силах, чтобы помочь Вам, и я думаю, что в нашей жизни здесь Вы найдете для себя также много радостей и удовлетворения».

Но вначале Светлана обратила мало внимания на эти предостережения. Впоследствии они часто ей вспоминались… Первое время пресса к ней благоволила, журналисты пытались создать идеальный женский образ, нечто лирическое, тургеневское. Вот такой увидели они Светлану Аллилуеву, сходившую по трапу самолета:

«Это изящная, жизнерадостная женщина сорока одного года с рыжими вьющимися волосами, голубыми робкими глазами и привлекательной улыбкой, весь облик которой светился чувствами добра и искренности».

Америка встретила Светлану приветливо. Первые дни ей все здесь нравилось — великолепное шоссе Лонг-Айленда, множество женщин за рулем, совсем молоденьких и седых старух, которые небрежно вели машины, покуривая и болтая с соседями. В Москве только у двух-трех ее знакомых актрис были машины. Женщина за рулем в России редкое явление. Все это тут же отметила Светлана — опытный водитель.

После маленькой уютной Швейцарии Америка с ее просторами так напоминала Россию! Не только множество толстых мужчин и женщин с лицами славянского типа все время бросались в глаза. Американцы на удивление напоминали русских своей открытостью, доброжелательностью и гостеприимством. Позднее многие соотечественники, попавшие в Штаты, говорили то же самое, и Светлана была рада, что ее впечатление подтвердилось.

Все складывалось как нельзя лучше. Переводчица Присцилла Джонсон уже начала переводить ее книгу на английский. Светлана поселилась пока в просторном доме отца Присциллы. Ее то и дело приглашали в гости, опекали, давали советы. Американцы очень нравились Светлане, и сама Америка казалась сказочной страной. Жена фермера-арендатора, ухоженная, с модной прической, приезжала к ним на автомобиле. Обыкновенный врач-стоматолог живет в доме, который и не снился русскому академику.

Светлана наблюдала, сравнивала и все больше восхищалась страной. Правда, Кеннан продолжал ее предостерегать. «Невозможно судить о нашем обществе в целом, — писал он Светлане в конце апреля. — Необходимо разделять и различать. На самом деле — это не единое общество, а огромное поле битвы, на котором сталкиваются проблемы, важные для всего человечества. Внешняя сторона этого часто будет отталкивать Вас — она выглядит отталкивающе и для нас. Но не забывайте, что многие из нас борются, как только могут, против всех уродств и ошибок. В каком-то смысле мы ваши братья и сестры, и Вы должны симпатизировать нам в наших трудностях».

Но Светлана по-прежнему не понимала его беспокойства, все шло странно и неправдоподобно успешно — для начала. Ее пресс-конференция в отеле «Плаза» прошла благополучно. Перед кинокамерами Светлана держалась просто и естественно, по общему мнению, очень хорошо владела собой. Сообщила журналистам, что решила порвать со своим прошлым и начать новую жизнь, что вскоре собирается начать новую книгу, где постарается объяснить, почему не может вернуться на Родину. Самым щекотливым и неприятным был вопрос о детях. «Жизнь моих детей не изменится, они уже достаточно взрослые», — ответила Светлана.

Вечером она смотрела свою пресс-конференцию по телевизору и не могла поверить, что эта передача транслируется сейчас во всех странах Европы. Ее не покидало чувство нереальности происходящего, но на душе было все так же легко и хорошо, как в день приезда. Правда, репортеры по-прежнему дежурили у ворот дома, допрашивали садовника и повара, ловили Светлану в магазине за примеркой обуви. Но она все же надеялась, что суматоха, вызванная ее приездом, схлынет и скоро ее оставят в покое.

А между тем главные испытания только приближались. Кеннан тревожился не напрасно. «Он слишком хорошо понимал Советский Союз и его возможные реакции. Он прекрасно знал свою страну. И еще — он понимал человеческую натуру и боялся, что после опьянения счастьем первых дней наступит горькое похмелье» («Только один год»),