«У нас был дом как дом, с друзьями, родственниками, детьми, домашними праздниками, — вспоминала много лет спустя Светлана. — Так было и в городской квартире, и особенно летом в Зубалово». Только няня до последних своих дней оставалась рядом с ней. А многочисленные друзья и родственники вдруг стали таинственным образом исчезать. И Светлана не могла понять и долго не знала — куда? Большинство из них умерли не своей смертью.

Но в те счастливые годы, казалось, ничего еще не предвещало будущих трагедий. Родители окружены друзьями и родными. Пикники, долгие застолья, вечерние чаепития были обычным времяпрепровождением. Светлане запомнилось, что взрослые часто веселились, должно быть по праздникам. В Зубалове подолгу гостили Г. Орджоникидзе с женой, Н. Бухарин, С. Киров и А. Енукидзе, крестный отец Надежды Сергеевны.

Няня из всех гостей больше любила Николая Ивановича Бухарина. Его «все обожали, — пишет Светлана. — Он наполнял весь дом животными, которых очень любил. Бегали ежи на балконе, в банках сидели ужи, ручная лиса бегала по парку. Я смутно помню Бухарина в сандалиях, в толстовке, в холщовых летних брюках. Он играл с детьми, балагурил с моей няней, учил ее ездить на велосипеде и стрелять из духового ружья. С ним всем было весело. Через много лет, когда его не стало, по Кремлю долго еще бегала «лиса Бухарина» и пряталась от людей в Тайнинском саду».

Семейный клан Аллилуевых — Сванидзе был очень многолюдным. В то время Иосиф Сталин еще окружал себя родственниками, любил семейные обеды и ужины, на которых присутствовали несколько поколений, — шумели дети, чинно восседали старики, мужчины играли в бильярд, а женщины судачили о своем.

В сущности, Иосиф Джугашвили вырос бобылем, без братьев и сестер. Любил только мать, которую видел очень редко. Грузины — народ семейственный, клановый. Даже вождю народов, вознесенному до небес, нужны были близкие. Этот недостаток кровных родственников восполняли ему родители, братья, сестры его жен — Екатерины Сванидзе и Надежды Аллилуевой.

Все они были людьми непростыми. Только Надежде Сергеевне, умной и дипломатичной женщине, удавалось объединять своих разнохарактерных родственников. Светлана любила своих теток, дядей и кузенов. И о каждом из них сказала доброе слово в своих воспоминаниях «Двадцать писем к другу».

Александр Семенович Сванидзе, которого Светлана назвала «европейски образованным марксистом», был крупным финансовым деятелем, много лет работал за границей — в Лондоне, Берлине и Женеве. В молодости он увлекся революционной работой, познакомился с Иосифом Джугашвили и получил партийную кличку Алеша. С тех пор его так и называли. И для Светланы он был дядей Алешей, хотя родным дядей Сванидзе приходился только Якову.

В памяти Светланы дядя Алеша и тетя Маруся остались очень красивыми, интеллигентными, всегда прекрасно одетыми людьми — настоящими европейцами. Внешне они очень выделялись из толпы их знакомых и родственников, которые в большинстве своем не отличались ни вкусом, ни воспитанием, ни хорошими манерами. У кремлевских дам в то время, в начале тридцатых, еще не укоренилась привычка к роскошной жизни. Надежда Сергеевна Аллилуева всегда одевалась скромно, неприметно, не любила выделяться среди сослуживцев.

Поэтому чета Сванидзе была, конечно, белыми воронами. Их «широкий дом, полный дорогих красивых вещей», привлекал своим гостеприимством. Они «любили светскую жизнь и знали в ней толк». Мария Анисимовна, в прошлом оперная певица, слыла большой общественницей, не пропускала ни одного приема, вечера, театральной премьеры. Своего единственного сына Джонрида, Джоника, они воспитывали как барчука. Он изучал с гувернанткой языки, музыку, рисовал и лепил.

Светлана была еще слишком мала и не могла ни увидеть, ни почувствовать подводные скрытые течения, недоброжелательства, интриги в отношениях между родственниками. Но Мария Анисимовна Сванидзе вела «Дневник», бесценный документ, запечатлевший кусочек домашней жизни Сталина и его семьи. Как и всякий личный дневник, который ведут для себя, а не для возможных читателей в будущем, он полон бытовых мелочей, обид, претензий на близких, женских сплетен и домыслов.

Мария Анисимовна была очень тщеславна и претендовала на одну из главных ролей в окружении «великого человека», особенно после смерти Надежды Сергеевны, когда он так нуждался в заботе и утешении. Поэтому она очень ревниво относилась к другим родственникам, по ее мнению, людям мелким и недалеким, недостойным общества «дорогого Иосифа».

Мария Сванидзе считала себя близкой подругой Надежды Аллилуевой, умной, интеллигентной женщины. Но ее сестру Анну и братьев Павла и Федора недолюбливала. Всем Аллилуевым она дала очень жесткие, не всегда справедливые характеристики. Не раз намекала на дурную наследственность: Федор еще в молодости сошел с ума, долго болел; Павел и Анна, по ее мнению, тоже с возрастом впадали в маразм.

Аллилуевы по природе были натурами впечатлительными, тонкими, одаренными и простосердечными. Вот почему они так раздражали Марию Анисимовну, твердую, решительную, непреклонную. Она не упоминает, почему заболел Федор Аллилуев. Этот талантливый юноша должен был стать кабинетным ученым, математиком, физиком. Но война и революция распорядились его судьбой иначе. Он попал в отряд Камо, настоящего разбойника, который любил испытывать своих людей жестокостью. И слабая психика Федора не выдержала этого «испытания» кровью и насилием. Он сошел с ума.

Все это, конечно, было непонятно и чуждо Марии Сванидзе. Вот что записала она в своем «Дневнике» о процессе троцкистов: «Крупное событие — был процесс троцкистов — душа пылает гневом и ненавистью. Их казнь не удовлетворяет меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими. Торговцы родиной, присосавшийся к партии сброд. И сколько их! Ах, они готовили жуткий конец нашему строю, они хотели уничтожить все завоевания революции, они хотели умертвить всех наших мужей и сыновей. Они убили Кирова, они убили Серго». Мария Анисимовна искренне негодует и столь же искренне восхищается величием «дорогого Иосифа», непогрешимость которого не вызывает у нее сомнений.

Тем не менее ее критический глаз отмечал все неполадки в его семье, явные ошибки и промахи в воспитании детей. Василия она считала избалованным, испорченным мальчишкой. Но винила во всем «челядь». Это они портили детей, постоянно напоминали детям о привилегированности их положения. «В конце концов всем обслуживающим детей такого великого человека эпохи, каким является И. (Иосиф. — В. С.), выгодно, чтобы эти дети были в исключительных условиях, чтобы самим пользоваться плодами этой исключительности», — рассуждала Мария Анисимовна.

Сашико и Марико Сванидзе, родных сестер мужа, Мария Анисимовна считала особами недалекими и навязчивыми. Они суетились, вечно что-нибудь просили у Иосифа и пристраивали многочисленных родственников. И тут возникает вопрос, очень деликатный, — об искренности и бескорыстии сталинского окружения. Мария Сванидзе заботилась о карьере мужа, болезненно переживала, когда его обходили по службе. А такое случалось, конкуренция среди приближенных была острой, порой перерастала в грызню.

Случалось ли самой Марии Анисимовне обращаться с просьбами? Она делала это более дипломатично, чем прямодушные до бестактности золовки. Но порой срывалась и жаловалась на обидчиков и интриганов: «Я все же сказала, что Алексей работает лучше всех, и зря на него все нападают. В результате у меня было угрызение совести, что я закатила истерику, но Иосиф был бесконечно добр…»

Сталин до поры до времени действительно был добр к родственникам жены, щедро оделял их видными постами, приглашал в свой дом. Мария Анисимовна, не скрывая, гордилась своей избранностью: им выпало счастье жить рядом с величайшим человеком эпохи! Ей казалось, что это продлится вечно…

Но великие люди капризны и непредсказуемы. Почему вдруг Сталин так резко переменился к родственникам? Загадка? Но об этом — в другой главе, уже не о счастливом детстве, а о том времени, когда Зубалово вдруг обезлюдело, и Светлана, первые десять лет росшая в дружной, любящей семье, в окружении дядей, теток и кузенов, почувствовала вокруг пустоту и одиночество.