— Перешли все четыре фото электронной почтой на этот адрес. Пожалуйста.

Джанни неловко затоптался на месте, шаркая огромными ступнями.

— А нам позволено будет узнать, с кем вы поделились нашей информацией?

Седые брови Лотто недоуменно поднялись. Он наклонился к монитору и ткнул пальцем в огромного бородатого мужика, который сидел за стойкой перед знаменем. На одном из снимков тот оживленно разговаривал с интересующей их парочкой. Здесь освещение было получше — снимок явно сделали раньше, еще до появления Алессио.

— Мы с вами нынче живем в очень маленьком мире, — просто ответил Лотто, удостоив Терезу лишь полного упрека взглядом. — И он тоже.

Все молчали. Зазвонил телефон. Лотто взял трубку, отошел в сторону, чтобы его не было слышно, и добрую минуту с кем-то беседовал, делая заметки в блокноте.

Закончив разговор, Лоренцо вернулся к столу и позволил себе короткую улыбку.

— Этого человека звали Бернардо Джордано. Умер через два года после того, как были деланы эти фото. Рак. Вот к чему приводит питание одними листьями. Лучше уж табак и алкоголь каждый день.

— А как насчет женщины? У нее были дети? — спросил Коста.

— Только племянник, который несколько лет назад стал жить с ними в Риме. Кажется, он довольно долго у них оставался. Видимо, дома у него имели место какие-то проблемы с родителями. — Лотто скривился. — Странная была парочка. Даже для этого Вегетарианского революционного фронта, или как они себя именовали. Не признавали ничего современного, никаких модернизаций. Даже телефона не имели.

— Женщина еще жива? — спросила Тереза.

— Да, но ребенок может оказаться совсем другим. Не тем, что на фото, — предупредил хозяин. — У меня имеется еще несколько сотен фото, которые вы еще не видели. Мне уже начинает нравиться наше сотрудничество.

— Я просмотрю все эти фотографии, — пообещала Тереза.

Газетчик вздохнул и вырвал листок из блокнота:

— Она по-прежнему проживает по тому же адресу. В районе Фламинио. Ее зовут Элизабетта, но только не вздумайте обращаться к ней с какими-нибудь сокращениями, а то убьет. Три минуты на машине, как полицейские обычно гоняют, и вы на месте. Особых надежд питать не стоит. Этот «племянник» съехал от нее некоторое время назад. Кроме того, Элизабетта несколько чокнутая, как мне кажется. Эта диета из листьев…

Коста с благодарностью взял листок и посмотрел на часы.

— Хотелось бы мне, чтобы мы действовали так же быстро, — проворчал он.

— Я счастлив, что вам это не по силам, — ответил аристократ.

Фламиниева дорога в современности выглядит узкой, но в Древнем Риме это была одна из главных и самых важных магистралей. Построенная за два века до рождения Христа и уже тогда вечно забитая, она начиналась у самого Капитолия и вела через Апеннины к современному Римини на Адриатическом побережье. Через полкилометра от начала она пересекала Тибр по Мульвийскому мосту, а это историческое место, насколько помнил Коста, имело какое-то отношение к навязчивой идее Джорджио Браманте. Именно здесь христианство превратилось во всемогущую силу, захватившую Рим. Здесь, совсем недалеко от нынешних трамваев и автобусов, вечно бодающихся с разъяренными водителями автомобилей, восемнадцать столетий назад произошла судьбоносная битва, изменившая историю Запада. Прошлое формирует настоящее — так было всегда и всегда будет; понимание этого точно так же влияло на профессиональные взгляды Косты, как и личный опыт. Линия, соединяющая то, что было, с тем, что есть, в этом месте заметна всегда, и задача Ника отчасти заключалась в том, чтобы отследить ее в окружающем мраке.

К тому времени, когда полицейские добрались до нужного дома во Фламинио, адрес которого дал газетчик, дождь прекратился. Дом находился в узком и темном переулке, рядом с перекрестком, где трамваи резко сворачивали в сторону. От этого в округе постоянно стоял металлический скрежет и скрип. Дом был старый и мрачный. Женщина проживала в квартире, которую агент-риелтор назвал бы «апартаменты с садом». А по сути дела это был цокольный этаж, темное, унылое помещение, в которое вели грязные ступени. Перони отворил ржавую железную калитку с табличкой «Джордано», осмотрел замшелые ступени, облезлую красную дверь, около которой стояли два мусорных бака, и пробормотал:

— Не знаю, как ты, Ник, но я никогда не любил кошек.

Вонь кошачьей мочи заглушала все запахи. Миазм плавал вокруг невидимым ядовитым облаком, а прошедший недавно дождь только усиливал его.

Элизабетта Джордано не желала иметь дело не только с телефоном, но и на звонок в дверь не отвечала. Перони довольно долго жал на кнопку над лестницей, но так ничего и не услышал. Может, звонок не работал. Из-за двери не доносилось ни звука. Не было видно вокруг и соседей, которые могли бы сообщить, дома ли хозяйка. И лишь когда полицейские начали спускаться по ступеням, позади возник какой-то старик, размахивая костлявым кулаком.

— Вы что, приятели этой старой ведьмы? — осведомился он.

— Не совсем, — ответил Перони. — А она дома?

— Я вам что, соцобслуживание, что ли?! Не мое это дело — присматривать за сумасшедшими! Зачем я тогда плачу налоги?!

Коста терял терпение. Заглянуть в квартиру с улицы было невозможно. Оконные стекла стали серыми и непрозрачными от пыли и грязи. За ними можно было разглядеть лишь грубые занавески; определить, есть ли кто в доме, не представлялось возможным.

— А в последний раз вы заплатили много, синьор? — небрежно спросил он и тут же пожалел об этом.

— Да я за свою жизнь целое состояние заплатил, сынок! И что я за это имею? Да ничего! Я же вам, козлам, еще два дня назад звонил!

Агенты переглянулись.

— Звонили кому? — спросил Перони. — И по какому поводу?

— В социальную службу! Вам, тупоголовые! Я же вас сразу узнал, таких за версту видно! Дешевые одежки и скучные морды. Вы небось решили, что этот ее мальчишка будет хоть время от времени приходить сюда и помогать ей? Черта с два! Дождешься такого от молодых, как же! Они же пальцем не пошевельнут!

Коста поднялся на несколько ступеней, подошел поближе к скандалисту, который твердо стоял на месте, опираясь на толстую палку, и предъявил удостоверение.

— Мы не из службы социальной помощи. Зачем вы звонили?

Старик был несколько ошарашен, когда понял, что разговаривает с полицией.

— Да за тем же самым, что и всегда. Жаловаться. На шум. Эта старая сумасшедшая сука… Круглыми сутками у нее музыка орет — и днем, и ночью. И сама вопит, и еще называет это пением! Такое нельзя вынести. Мы им это тысячу раз говорили.

— Она поет сама для себя? — спросил Перони.

— Ну да! Поет! Орет хуже своих проклятых кошек! Как бы вам понравилось жить по соседству с таким шумом?!

— Вряд ли мне это понравилось бы, — скривился Коста и убрал удостоверение.

— И еще. — Старик потряс палкой в опасной близости от лица Ника. — Дело не только в ее пении. В последний раз она орала и вопила так, словно ее режут. Иначе зачем я стал бы звонить?!

Коста пристально посмотрел на него:

— Орала и вопила? И что орала?

Скандалист несколько замешкался, подыскивая нужные слова.

— Ну, как будто у нее какая-то беда, — проворчал он наконец. — Только не думайте, что мы тут без вас не можем обойтись. Мы за долгие годы привыкли к любому дерьму, что плывет от этой дуры. Если бы я стал звать вас на помощь всякий раз, когда у нее крыша едет, вы по три раза на дню сюда приезжали бы.

— А с того времени вы ее слышали?

У старца на лице вдруг появилось виноватое выражение.

— Не-ет…

— Где живете?

Сосед Элизабетты взглянул Нику прямо в лицо. Теперь он явно был не в себе.

— Номер пять. Второй этаж. Почти над ней. Двадцать два года тут обитаю.

— Идите домой, — велел Коста. — Может быть, мы побеседуем с вами попозже.

Агент не стал дожидаться, пока сосед уйдет. Спустился по лестнице, обошел Перони и уставился на закрытую дверь.