Детектив постарался как можно точнее вспомнить планировку этого помещения, затем направил ствол в сторону пыльных темных окон, чтобы не попасть ни в кого из резервной группы.

Нажал на спусковой крючок. Раздавшийся звук был таким громким, что, казалось, обрел физическую силу и тяжесть; он эхом завибрировал в ушах, словно рядом палили несколько стволов, выпуская пулю за пулей. Коста не мог связно думать, не мог понять, что там происходит, в этой мешанине тел. Группа прикрытия рванула вперед, свет фонаря выхватил из темноты белую рубашку Фальконе.

На ткани виднелось какое-то пятно. Темное и мокрое.

Коста отбросил пистолет в сторону и рванулся вперед, проталкиваясь между полицейскими, и наконец увидел Фальконе.

Сзади кто-то включил полицейский фонарь, и широкий желтый луч осветил все вокруг. Представшая перед Ником картина оказалась несколько неожиданной. Инспектор лежал на полу и злобно таращился на всех, глаза его выглядели такими же яркими, как и заляпанная кровью белая рубашка. Рядом, буквально прилипнув к нему, лежал, не шевелясь, человек, одетый во все черное, в шерстяной шапочке того же цвета, низко натянутой на голову.

— Вы не… — начал Коста.

Фальконе встряхнулся и высвободил руки из-под навалившегося тела.

— Да! — рявкнул он в ответ. — Освободите меня от него!

Ник ухватился за тело.

— Тут нож нужен, — уточнил инспектор неожиданно и непонятно.

— Что?

Остальные уже собрались вокруг. Принесли еще несколько фонарей. Потом сзади раздался голос Терезы Лупо — она требовала, чтобы ее пропустили вперед. «Там же нужен врач», — твердила она. Всем это было и так понятно.

Затем в конце концов кто-то нашел щиток с предохранителями и включил свет.

Лампы вспыхнули внезапно, с ненужной жестокостью осветив место действия. Коста заморгал, пытаясь понять, что же здесь произошло.

В объятиях Лео Фальконе лежал человек, которого он видел в луче фонарика. Каска спелеолога была с одной стороны разбита, из раны что-то торчало — может, кость, может, кусок пластика.

Тела Лео и человека в черном плотно охватывала толстая веревка, завязанная серьезным узлом, зафиксированным металлической скобой; Коста помнил такие по прежним занятиям альпинизмом. Они называются «краб».

— Это не я его застрелил, — буркнул Ник себе под нос, глядя, как Перони опускается на колени и пытается разрезать веревку перочинным ножом. Фальконе все время нетерпеливо дергался. — Это не я его убил. Я направил ствол в сторону…

Детектив замолчал и оглянулся. Теперь, при свете, комната выглядела совсем иначе, нежели он представлял ее себе, пребывая в темноте. На самом деле Коста даже не представлял, в какую сторону стрелял. Глупо, конечно, стрелять в полном мраке. Если бы не вид Фальконе, схватившегося с человеком, который совсем недавно по-мясницки разделал другого человека, он никогда не решился бы на такое.

Перони в конце концов перерезал веревку и помог инспектору подняться. В сторону Косты он даже не посмотрел, сосредоточив внимание на Терезе — она склонилась над лежащим телом, щупала пульс, а потом попыталась стащить с головы защитную каску.

— Это не я его застрелил, черт побери! — громко повторил Ник, ощущая ледяную атмосферу, сгустившуюся вокруг. Вся группа, больше дюжины полицейских, глазела только на него.

— Да какая разница? — буркнул один из них. — А вообще скольких он уже убил?

Полицейский вдруг замолк. Это на него уставился Фальконе, теперь вполне оживший, похожий на самого себя в прежние годы, несмотря на посеревшее лицо, сведенное болью.

— Никого этот не убил, — бросил инспектор хмуро. — Ни единого человека! — Нагнулся, протянул руку и стащил то, что осталось от каски, с головы убитого. — Никого!

Человек выглядел гораздо старше собственного образа, который Ник Коста помнил по архивной фотографии. На голове по-прежнему пламенела грива рыжих волос, сейчас слипшихся от крови, но лицо его было слишком морщинистым для его возраста.

Коста снова вспомнил уборщика, возившегося в помещении для оперативных групп. Он ведь находился в помещении квестуры весь вечер, и никто не задавал ему никаких вопросов, никто его вообще не замечал.

— Я никого не убивал, — тихо повторил детектив, ощущая большое облегчение.

Фальконе пристально посмотрел на лежащее на полу тело, потом неуклюже нагнулся.

— Нет, это не ты, — подтвердил он. — Бедолагу застрелил Джорджио Браманте, пока вы бегали вокруг как последние идиоты, А теперь он… где его теперь искать? Надо полагать, ни у кого не хватило ума остаться охранять выход?

Только у Принцивалли, офицера из Милана, хватило в конце концов смелости ответить:

— Мы решили, что с вами беда приключилась, инспектор. Рады, что ошиблись. Я говорю это от имени всех.

Артуро Мессина, глубоко задумавшись, стоял на склоне холма на краю Апельсинового садика и смотрел за реку. Лео Фальконе находился рядом и ждал, стараясь исполнять роль верного долгу служаки, пытающегося подобрать нужные слова, чтобы сообщить старшему по возрасту и чину комиссару, что он может быть не прав. Глубоко не прав, серьезно ошибается, и это может повредить ходу расследования.

— Комиссар? — тихонько окликнул он начальника, улучив момент, когда замолчали экскаваторы. День клонился к вечеру. Прошло пять часов с того момента, как Браманте заявил об исчезновении мальчика. Четыре часа назад Мессина объявил в розыск студентов. Профессор читал им лекции. Он сразу узнал их, когда те бежали к выходу из подземного лабиринта катакомб. Сам археолог выбрался в поисках сына раньше, решив, что тот вышел наружу, не дождавшись его. Несмотря на то что молодые люди точно слышали его крики, они рванули вниз по склону холма по направлению к лагерю возле Большого цирка, стремясь затеряться в трехтысячной толпе протестующих.

В данный момент все полицейские, которых Мессине удалось собрать, были в деле: половина охотились за студентами, остальные прочесывали подземелья вместе с сотнями гражданских добровольцев, которые все прибывали и прибывали, предлагая помощь в поисках пропавшего семилетнего мальчика. Рядом торчали группы телевизионщиков и репортеров; от раскопа их отделяла только желтая лента, огораживавшая маленький парк над Тибром. К ним все время присоединялись толпы молчаливых зевак. История про сбежавших студентов успела каким-то образом вылезти наружу. В толпе уже вынесли свой вердикт случившемуся и определили, кто и насколько виноват. Быстрота и непреклонность этих суждений вызвала у Фальконе приступ тошноты. В толпе, наводнившей Авентино, уже явно просматривалась склонность к устроению уличных беспорядков. И если кто-то из студентов попадет сейчас сюда, придется действовать очень быстро и решительно, чтобы защитить его от толпы. Это Фальконе знал точно. В подобных случаях способность мыслить рационально и придерживаться законов улетучивается мгновенно, лишая даже самого добросовестного полицейского возможности взглянуть на дело холодно и беспристрастно.

Пока отец потерявшегося мальчика участвовал в поисках — по сути, даже возглавлял их, — мать сидела в полицейском фургоне, не произнося ни слова, и смотрела на окружающий мир глазами загнанного животного, в которых трудно было найти хоть искорку чего-то похожего на надежду.

У поисковой группы не было практически никаких исходных данных, кроме того факта, что Алессио исчез где-то на глубине, в толще красноватой земли, густонаселенного холма, неподалеку от банды студентов, скорее всего занимавшихся какими-то грязными делишками. Отец мальчика обнаружил следы студентов в катакомбах и отправился их выслеживать, велев сыну ждать. Но вернулся он туда через весьма значительный промежуток времени — кто знает, сколько профессор отсутствовал? Никто его об этом не спросил. И, вернувшись, обнаружил, что мальчика нет. Студентов, без разрешения забравшихся в подземелья, он тоже не нашел.