Браманте достал сумку с едой и напитками, купленными два дня назад в супермаркете в Сан-Джованни. Саморазогревающийся растворимый кофе имел отвратительный вкус, но по крайней мере был горячим. Затворник сорвал обертку с запечатанного в целлофан пирожного и откусил, вполглаза разглядывая этикетку. Такие очень любил Алессио. Мальчик всегда был сладкоежкой. Скверная привычка, от которой никак не получалось его отучить.

Потом археолог, в который уже раз, взглянул на надпись над могильной нишей и на маленькую, до мелочей знакомую кучку белых и почерневших костей, хрупкое подобие когда-то жившего существа.

— Привет тебе, Валерия, — тихо произнес Браманте, поднимая стакан с отвратительным кофе. И подумал: «Надеюсь, Меркурий прислушался к твоим молитвам. Надеюсь, ты не провела последние тысячу семьсот лет в ожидании, пока он махнет рукой, пропуская тебя в свою обитель».

Тот молодой офицер полиции живет неподалеку отсюда вместе с подругой. Она весьма привлекательная женщина. Браманте вполне мог бы взять ее в заложницы, если бы возникла такая необходимость. И ничего личного в этом не было бы.

Затем подумал о блондинке-американке и о том, чем мужчины развлекаются в тюрьме. Все их силы, все чувства были сконцентрированы на сугубо телесных ощущениях при этом акте, словно то, что в это время происходит в мозгу, не имеет вообще никакого значения. Беглец прекрасно сознавал, что сейчас легко может пойти на то, чем многие занимались в тюрьме: минута или чуть больше трудов и кряхтения, затем некоторое облегчение. Но сейчас рядом была молодая женщина, хотя и давно умершая. А Джорджио Браманте был нужен именно реальный, телесный контакт — его он ценил превыше всего.

Ему очень многое было нужно.

Изгой вдруг задышал часто-часто, коротко и болезненно. Глаза начало покалывать.

Теперь ему достаточно стало только подумать об этом, чтобы начался приступ. По всем признакам, он будет таким же сильным, как в последние дни. В голове опять возник глухой гул, потом в виски словно вонзилось нечто очень острое, причиняющее страшную боль. Руки начали дрожать, все тело затряслось, да так сильно, что он расплескал остатки этого мерзкого остывшего кофе, когда попытался поставить стаканчик на землю.

Идиотское пирожное отлетело в угол, отброшенное судорожным рывком руки. В темноте его потом обязательно найдут крысы. Браманте уже было наплевать. Он просто откинул голову, стиснул зубы и отдался на волю яростного приступа.

Видимо, это все-таки сумасшествие. То, на что намекала в больнице врачиха. Может, также и комплекс вины, добавила однажды, после чего он прекратил визиты к ней.

Психиатры не верят в «барабашек», невидимых демонов и духов, которые могут пытаться достичь своих целей, действуя через посредство обычного человека. По словам отчаявшихся, их сознанием овладевает нечто потустороннее и помогает, как, например, в его случае, выяснить судьбу близких.

Он не был уверен и в том, что сам верит в духов, но в такие минуты, как сейчас, это не имело никакого значения.

Беглец плотно зажмурил глаза, заскрежетал зубами. По лбу тек пот. Браманте видел, как перед мысленным взором встает картинка, и попытался этому воспрепятствовать, хотя знал, что все его усилия напрасны.

После минутного — или секундного, или на это ушел целый час? — сопротивления изгой открыл внутренний глаз и вновь обнаружил себя на месте, которое никогда его теперь не покидало: на площади, созданной гением Пиранези на Авентинском холме. Снова стоит на коленях, вытянув шею, тело натянуто как струна, а глаза готовы лопнуть от напряжения, пока он отчаянно старается разглядеть нечто через замочную скважину в воротах дворца мальтийских рыцарей.

В ушах звучал голос Алессио. Теперь он был старше и полон эмоций, которых его отец никогда раньше не замечал. Решительности. Ненависти. Холодной и издевательской отстраненности.

— Неужели ты не видишь? — спрашивало это юное-старое воображаемое создание.

Беглец не отвечал. Какой смысл разговаривать с призраком?

— Ну? — Голос показался более громким, жестким. — Или ты опять думаешь только о себе, Джорджио? Кто у тебя там следующий в твоем списке? Скелет, что лежит в углу?

Изгой не имел понятия, сколько все это продолжалось. Когда же все кончилось, когда мышцы наконец расслабились, а челюсти, онемевшие от боли, удалось разомкнуть, Браманте со стыдом обнаружил, что обмочился. Он встал, радуясь только тому, что сейчас на нем не костюм спелеолога, стянул джинсы и трусы, ополоснулся ледяной водой из ведра, что принес с собой, а потом надел последнюю чистую пару белья и запасные джинсы.

Грязное он бросил в угол, подальше от алькова Валерии. Затем сел, взял кофе, новое пирожное, стал есть и думать.

— Нет, — затворник посмотрел на кости давно умершей женщины, — ничего я там не увидел.

Покончив с едой и питьем, он достал маленький цифровой фотоаппарат, который три недели назад украл у китайского туриста, бродившего вокруг Пантеона, и начал просматривать снимки.

Эта блондинка-американка очень красива. Если бы представилась возможность и возникла необходимость, он не отказался бы от попытки захватить ее. Просмотрел пять кадров, отслеживая, как она идет от палаццо Русполи, а потом выходит на виа Корсо. При этом ему приходилось бороться с растущим желанием задержаться на очередном снимке, потому что у него возникла эрекция. Потом он перешел к Фальконе и его женщине, потом к двум остальным.

Погода вполне благоприятствовала его трудам. Браманте мог идти куда угодно и делать что угодно, делать снимки где и когда хотел, и никто из полицейских об этом не догадывался.

Затем беглец вернулся к последним кадрам, сделанным в кафе через улицу от церкви Успения Святой Марии. Он успел выпить там капуччино и съесть сандвич, наблюдая, как Фальконе и его люди пререкаются и чуть не ощупью пробираются в эту старую, заброшенную церковь.

Это совсем не трудно — читать мысли Фальконе. Инспектор так редко улыбается, что его улыбка должна что-то означать. В момент, когда щелкнул затвор камеры, ухватив изображение с большого расстояния, детектив смотрел на кого-то с выражением — нет, не расположения, решил в конце концов Браманте, — а скорее уважения. Уважения того рода, который он нынче использовал в отношениях с молодыми, если судить по тому, как полицейский вел себя с этим молодым агентом и его прелестной подружкой.

Археолог смотрел на снимок и вновь ощутил уверенность в том, что это ему скоро понадобится. При этом изгой не переставал удивляться, до какой степени изменилась полиция за прошедшие полтора десятилетия. И это здорово облегчало ему задачу. Прежде чем натянуть вчера вечером форму уборщика, он зашел в интернет-кафе и просидел там полчаса за компьютером, разрабатывая план действий. Было нетрудно установить имя и фамилию единственной новой сотрудницы римской полиции, молодой женщины индийского происхождения. Эти идиоты нынче любили хвастаться подобными штучками: как же, никаких этнических преград при поступлении на службу! Ее портрет три месяца назад был почти во всех римских газетах. Вместе с именем и фамилией.

Роза Прабакаран.

В телефонном справочнике эта фамилия встречалась всего три раза. Повезло с первого же захода — это оказался отец девушки. Браманте позвонил ему, представился старшим офицером квестуры, озабоченным тем, что никак не может связаться с Розой по мобильному телефону, добавив, что, возможно, неправильно записал ее номер.

Джорджио отлично знал, как пользоваться чувствами обеспокоенных родителей. Страх открывает любые двери.

Он потер руки, чтобы согреть онемевшие пальцы, потом набрал номер, полученный от Прабакаран. Глянул вверх, чтобы убедиться, что сидит точно под вентиляционным отверстием, и проверил, как аппарат держит связь. Связь была, и достаточно устойчивая, чтобы дозвониться, пробиться сквозь все помехи.

Роза ответила после третьего гудка. Изгой услышал ее слабый голос сквозь шипение и потрескивание эфира.

— Агент, — строгим начальственным тоном произнес Браманте. — Это комиссар Мессина. Где вы сейчас находитесь? И чем занимаетесь?