– Ну, Пенрод! Я ведь знаю, как ты любишь пончики.

Он вытянул руки и взял пять пончиков. Три в одну руку и два – в другую. Затем он опустил руки по швам и замер. Стоял он очень прямо, задрав голову, а с нею – и нос к небу.

– Ну вот, – сказала, удаляясь, миссис Уильямс. – Теперь все в порядке. Сэмми, как только расправитесь с пончиками, иди переодеваться. Ты должен прийти не позже, чем через десять минут.

Сэм наслаждался пончиками. Он жевал, урчал от удовольствия, потом так набил рот, что уже даже урчать не мог, но, по-прежнему исполненный радостных чувств, прыгал от восторга. Сэм был далек от смакования того, что ему приходилось по вкусу. Если еда ему нравилась, он попросту поглощал ее в том количестве, в котором ее ему давали. Пять пончиков моментально превратились в единую массу. Еще четыре минуты спустя от них осталось только некоторое количество сахарной пудры, прилипшей Сэму к щекам.

– Ах! – воскликнул он. – Объедение!

Потом он внимательно поглядел на опущенные руки Пенрода и спросил:

– А ты что, не собираешься есть?

– Ну, понимаешь, – ответил Пенрод глухим и каким-то безжизненным голосом, – я иногда предпочитаю их отложить на потом. Так мне кажется даже вкуснее.

Он пару раз с трудом проглотил слюну, а потом кашлянул.

– Жаль, что от моих уже ничего не осталось, – посетовал Сэм. – Ну, Джон, пойдем, старина, – обратился он к щенку и поволок его домой.

– А где он будет, когда ты уйдешь? – спросил Пенрод.

– Запру в подвале до того, как вернусь. Родители мне разрешили его там держать.

– Зачем? – возразил Пенрод. – Пусть побудет у меня. А перед обедом я приведу его обратно.

Но Сэму это предложение показалось чуть ли не кощунством.

– Ну уж нет, сэр! – закричал он. – Тебе что, своей собаки мало? Ты хочешь еще приучить, чтобы он слушался не меня, а тебя? Не выйдет! Джон Кармайкл будет сидеть в подвале! Он будет сидеть там всегда, когда меня нет дома!

– Да брось ты, Сэм! – уговаривал Пенрод. Уолтер-Джон нравился ему все больше и больше, и ему хотелось, чтобы он побыл у него. – Какой вред твоей собаке от того, что она погостит у меня? Ведь никакого, сам понимаешь. Так?

– Все равно не хочу!

– Но слушай, Сэм! Пес-то чем виноват? Из-за тебя он должен будет сидеть в пыльном темном подвале. А щенкам нужен свежий воздух. Они должны расти и набираться сил. Да и Герцога он полюбил. Ему будет приятно поиграть с ним. Тебе не кажется, что с твоей стороны просто жестоко запирать щенка в какой-то паршивый темный подвал, а самому уйти веселиться к бабушке?

– Можешь говорить, что хочешь, я все равно его запру, – сказал Сэм. – А к бабушке я совсем не веселиться иду. Мне просто надо к ней сходить.

И, вынеся окончательное решение, а также опровергнув обвинение в эгоизме, Сэм потащил Уолтера-Джона ко входу в подвал.

– Погоди, Сэм, – не отставал Пенрод, – если ты дашь мне его до того, как вернешься, я тебе дам свои пончики.

– Сколько?

– Бери все! – не стал скупиться Пенрод.

– Уй-я! – зашелся от восторга Сэм.

В то же мгновение пончики перекочевали из рук Пенрода к Сэму, а Пенрод схватил веревку, за которую был привязан щенок.

– Пошли, Уолтер – громко сказал он.

Сэму уже нелегко было говорить. Однако, несмотря на набитый рот, он моментально запротестовал.

– А ну, перестань! – строго сказал он. – Его зовут Джон Кармайкл, и ты тоже должен звать его Джоном. Если ты будешь называть его Уолтером, я тебе его не дам.

– Ну и ну! – горестно воскликнул Пенрод. – Ведь пока ты не вернулся, он будет все равно что моей собакой. Согласен?

– Конечно, нет!

– Я же тебе заплатил за него! Это все равно, что купить право на то, чтобы считать его своим, пока будешь у бабушки. А пока он моя собака, я имею право называть его, как мне нравится. Если тебя что-нибудь не устраивает, отдавай назад пончики.

В ответ Сэм издал протяжный стон.

– Только потом ты все-таки перестань называть его Уолтером. Должен же бедный пес хоть когда-то выучить свое имя!

Пенрод с видом скромного победителя отвязал Герцога от дерева, к которому тот по-прежнему был привязан, и повел обеих собак к задней калитке. Но прежде, чем он покинул двор Уильямсов, он сделал еще кое-что, и это повергло Сэма в полное изумление. Пенрод остановился у колонки и тщательно вымыл руки. Только после этого он открыл калитку и вышел на улицу, а Сэм смотрел ему вслед и не мог отвести удивленного взора от его удаляющейся фигуры.

Герцог послушно семенил за хозяином. С Уолтером-Джоном дело обстояло иначе: он все еще не понимал назначения поводка и весь путь проделал в сидячем или, по крайней мере, почти сидячем положении. Несмотря на это неудобство, Пенрод благополучно добрался до своего двора и, остановившись, окинул довольным и любящим взглядом Уолтера-Джона.

Он сел на траву, и под каждой его рукой оказалось по собаке. Воображение его сейчас работало очень активно, и он безо всякой натуги перенесся из настоящего в блестящее и радостное будущее. Он видел себя в большом цирковом шатре. Вот он обращается к завороженным зрителям, и гулкий бас его разносится по всему помещению.

– Леди и джентльмены! Позвольте предложить на ваше обозрение замечательную собаку-канатоходца Уолтера!

Сразу же после его слов Уолтер-Джон с белым жабо на шее выскакивает прямо на задних лапах и, высоко подпрыгивая в воздух, приветствует публику.

А Пенрод, тем временем, объявляет:

– Теперь, леди и джентльмены, позвольте предложить на ваше обозрение маленького друга Уолтера – Герцога. Это величайшая собака-канатоходец в мире.

И тут Герцог, тоже наделенный жабо, становится по другую сторону от короля арены, и все трое отвешивают низкий поклон двадцати тысячам аплодирующих зрителей. Затем служители бегут натягивать канат на столбах, а Пенрод, одаривая зрителей приветливой улыбкой, в которой, однако, чувствуется и огромное достоинство…

Тут суровая реальность прервала его грезы. Она выступала в облике медного колокола и топота подкованных копыт. Звуки эти все приближались. Вот они уже раздаются совсем рядом. Вот уже фургон с бочкой, шлангом, насосом и лестницей стал виден Пенроду. Он завернул на полном ходу за угол и понесся вверх по соседней улице, а за ним с радостными воплями поспешила толпа мальчишек.

Пенрод в сотую долю секунды оказался на ногах. Идти до конюшни было слишком далеко. Поэтому, подтащив Герцога и Уолтера-Джона к парадному крыльцу, он ткнул парадную дверь. Замок не был заперт. Пенрод впихнул Герцога и Уолтера-Джона в переднюю, захлопнул дверь и поспешил на пожар.

Очутившись в прохладной передней, Герцог и Уолтер-Джон обменялись выразительными взглядами. Они, наконец, обрели свободу и тут же оценили это. На морде Уолтера-Джона появилось игривое выражение. Не имея никаких определенных намерений, он ринулся в большую комнату, дверь которой выходила в переднюю, и тут же сбил большую серебряную вазу с лилиями. Вазу кто-то оставил на полу, и она попросту оказалась у него на пути. Потом он бросился на Герцога, повалил его и, пока тот болтал лапами в воздухе, щенок просто из любви к движению несколько раз пробежался взад и вперед. Герцог мгновенно заразился игривым настроением приятеля. Как и утром, он снова вспомнил о годах своего детства и снова стал вести себя соответственно воспоминаниям. Словом, он тоже налетел на Уолтера-Джона и повалил его.

Оба пса много пережили за этот день. Дрессировщики подвергли их серьезным испытаниям, и не было ничего удивительного в том, что теперь им захотелось хоть немного скрасить существование. Вот почему, в компенсацию за труды в области бейсбола, служения на задних лапах, прыганья сквозь обруч и хождения по канату, оба пса устроили что-то, напоминающее шабаш. Кроме них в доме сейчас не было ни единой живой души. Уолтер-Джон и Герцог устроили шуточное сражение, превратив весь дом в поле боя. Если на их пути попадалось хоть что-нибудь, что можно было перевернуть или опрокинуть, они не упускали такой возможности. Делали они это безо всякого злого умысла: просто Уолтер-Джон по молодости лет был еще чрезвычайно неуклюж.