И наконец путь этот закончился. Тирант поднялся на помост. Вслед за ним чернокожие втащили и Великого Караманя. Негров этих очень забавляло то обстоятельство, что они ведут на цепи своего бывшего хозяина, поэтому они постоянно приплясывали и подталкивали друг друга подвижными плечами.

Тирант опустился перед императором на колени и поцеловал его руку, а затем поцеловал и руку принцессы. Опираясь на свой посох, севастократор встал, повернулся к пленнику и тихо сказал Великому Караманю:

— Ты должен приветствовать государя как подобает.

— Я плюю на тебя и твоего государя! — вскричал Великий Карамань. — У меня самого цари целуют ноги, и я никогда не преклонюсь ни перед кем.

— В таком случае, сукин сын, придется тебе сделать то, чего ты прежде никогда не делал, — произнес севастократор. Он говорил негромко, но вполне отчетливо, так что Великий Карамань отлично его понял. И, по скольку пленник продолжал упорствовать, Тирант ударил его своим посохом по шее и принудил опуститься на колени.

Толпа разразилась воплями, а Тирант грустно смотрел на принцессу, и перед глазами у него все расплывалось.

Он очнулся и обнаружил себя лежащим в постели. Севастократору отвели покои прямо в императорском дворце, на первом этаже, почти под самыми апартаментами принцессы Кармезины. Этого Тирант пока не знал; однако он сразу понял, что находится в комнатах, где прежде никогда еще не бывал. Рядом с ним сидела девушка с миской на коленях и лоскутом тонкого полотна в руке. Она как раз смачивала лоскут в прохладной воде, чтобы приложить ко лбу севастократора, когда встретилась с ним глазами.

— Где Великий Карамань? — спросил Тирант шепотом.

— Государь приказал посадить его в железную клетку и охранять как следует, — ответила служанка.

— Я упал? — спросил Тирант, кусая нижнюю губу от досады, что весь Константинополь видел его слабость.

— Нет, ваша милость. Вы остались на ногах, но государь сразу заметил, что вы теряете сознание. И потому он усадил вас на сиденье, а затем приказал нести вместе с этим сиденьем во дворец, — объяснила служанка. — Принцесса поддерживала вас за одну руку, а император — за другую, так что со стороны никто бы даже не догадался о вашем состоянии.

Тирант перевел дух.

— Я служу ее высочеству Кармезине, — добавила служанка, лукаво улыбаясь. — Что мне доложить моей госпоже?

— Что севастократор счастлив, — ответил Тирант, откидываясь на подушки и закрывая глаза.

Явились лекари и долго терзали его, сперва переменяя повязку, затем чем-то смазывая рану и вновь перебинтовывая ее. Под конец, как будто прежних мучительств им было мало, они заставили его выпить какую-то горькую жидкость и заверили, что это снимет жар.

— После подобного лечения самая смерть покажется мне избавлением и я встречу ее словами благодарности, — сказал Тирант.

— К севастократору вернулась способность шутить, — кисло произнес один из докторов. — Это верный признак скорого выздоровления.

И они ушли, оставив его в одиночестве.

Тирант хотел было встать с постели и пробраться в покои к принцессе, поскольку догадывался о том, что она где-то рядом; но стоило ему шевельнуться, как в комнату вернулся один из лекарей — он забыл какой-то свой инструмент. Мельком глянув на севастократора, лекарь заметил:

— Вам следует лежать в постели, если вы действительно желаете выздороветь, Иначе воспаление поднимется по ноге выше и поразит детородные органы.

После такого предупреждения Тирант замер и некоторое время боялся пошевелить не только ногой, но и рукой.

Он не знал, долго ли пребывал в этой застывшей мертвенной неподвижности; должно быть, немало, потому что все тело у него затекло. Он уже начал раздумывать над тем, не двинуться ли ему хотя быть чуть-чуть, просто чтобы кровь не загустела и не превратилась в опасную для жизни субстанцию (когда такое случается, человек умирает и лежит в гробу с отвратительным багровым лицом). И тут дверь отворилась снова.

Тирант в испуге глянул в дверной проем — уж не явились ли вновь его мучители. Но в комнату вошла Кармезина.

Не говоря ни слова, она подбежала к постели севастократора и обхватила его руками. А затем ловко забралась к нему в постель и натянула одеяло так, чтобы накрыть их обоих с головой.

— Нравится ли вам мой шатер, севастократор? — спросила она шепотом.

Он коснулся пальцем ее виска и подивился прохладе ее кожи.

— Это лучший боевой шатер из всех, — ответил Тирант тоже шепотом. — Я бы возил его по всем военным лагерям, потому что ни одна вражеская стрела не в силах пробить его полог.

— Я же говорила вам, что стала настоящим военачальником! — воскликнула Кармезина и тут же прижала ладонь к губам. — Некоторые военные операции надлежит проводить под покровом ночной тьмы.

— Чистая правда, моя госпожа, — подтвердил Тирант и отыскал губами ее подбородок.

Принцессе стало щекотно, подбородок ее запрыгал под поцелуями Тиранта — так весело она засмеялась.

— Я готова благословлять этого турка, который уложил вас в постель, — сказала она наконец.

— Я предпочел бы прийти к вам на собственных ногах, а не лежать перед вами, как бревно, — ответил Тирант.

— Нет ничего сладостней, чем раненый мужчина, — отозвалась Кармезина. — Вы, мужчины, когда страдаете, то подобны детям, и над вами приятно смеяться, вас можно мучить и терзать, зная, что легко убежать от увечного и избежать возмездия…

Тирант неожиданно схватил ее, и она ощутила крепость его рук. Ей даже почудилось, что ее заковали в железный обруч. Она попыталась вырваться, но обнаружила, что не может и пошевелиться.

— Нет уж, прекрасная дама! — возмутился севастократор. — Может быть, я и увечный, но возмездия вы все же не избежите…

И он поцеловал ее в губы.

В этот миг в комнату вошла императрица. Кармезина услышала ее шаги и выскользнула из постели Тиранта. К счастью, императрица этого не видела, так что принцесса попросту сделала вид, будто выпрямляется, после того как наклонялась.

— А, матушка, это вы! — как ни в чем не бывало произнесла Кармезина. — Я пришла навестить его милость. Говорили, будто он совсем плох. — В пальцах принцессы появился влажный лоскут, и она показала его матери: — Я хотела обтереть пот со лба севастократора, но случайно уронила этот лоскут.

— Испарина часто выступает на коже вследствие жара и лихорадки, — сказала императрица, усаживаясь рядом с Тирантом. — Я хорошо знаю, о чем говорю, и прекрасно разбираюсь в разного рода лихорадках, в том числе и гнилых. Вы, севастократор, этого наверняка не знаете, но рождение детей у женщины всегда сопровождается своего рода болезнью. Ведь женщины были прокляты Господом!

— Не говорите так, — отозвался Тирант, глядя в потолок. — Ведь хорошо известно, что женщина создана из чистой материи — из кости, в то время как мужчина слеплен из глины. И поэтому если мужчина и женщина оба вымоют руки, а потом вновь опустят руки в чистую воду, то после женщины вода останется незамутненной, а после мужчины она замутится, потому что все мужчины суть глина и прах.

— Как красиво вы рассуждаете! — воскликнула императрица. — Но все-таки женщины обречены на болезнь, вот почему они так хорошо умеют ходить за больными. Когда я рожала моего сына, ныне покойного, — тут она всхлипнула, однако быстро взяла себя в руки, — роды были очень тяжелыми. Я страдала двое суток, и один Бог знает, чего я натерпелась! Я кричала, пока хватало сил, а потом выбилась из сил и замолчала. А ведь крик облегчает боль, и об этом написан целый трактат… Лихорадка была у меня после этого еще почти месяц, и все опасались за мою жизнь…

— Должно быть, моя госпожа, вы очень страдали, — сказал Тирант.

— Не описать словами как! — подхватила императрица. — Но это ничто по сравнению с тем, как мучился государь, когда у него появился нарыв за левым ухом. Этот нарыв был огромным, как кулак, и внутри него имелось такое количество гноя, что при вскрытии пришлось несколько раз переменять тазы — все они наполнились гноем.