— Связывайте их! Не убивайте!

Пленных собралось, впрочем, немного, так что охранять их Тирант оставил всего троих.

Опираясь на руку солдата, севастократор перешел на корабль Великого Караманя. Шелковая обивка вся была изодрана и прожжена огнем и известью, она свисала клочьями с рей, как лишайник с ветвей в дикой чаще. На корабле густо воняло потом и душистыми маслами, так что каждый порыв ветра воспринимался как благо.

Тирант осмотрелся, но не увидел поблизости ни одного врага, если не считать нескольких чернокожих рабов, которые, роскошно одетые и перепуганные, жались к палубной надстройке и таращились на раненого франка как на некое чудовище, вынырнувшее из морских пучин.

Тирант вошел в палубную надстройку и увидел, что на постели под шелковым покрывалом кто-то лежит. Думая, что это и есть красивая дочь Великого Караманя, Тирант проговорил:

— Не бойся.

И сдернул покрывало.

Но перед ним предстала не юная девушка, а сам Великий Карамань, одышливый и тучный. Он воззрился на Тиранта, и глаза у Великого Караманя были как маслины, только что вынутые из масла, — блестящие, черные и ничего не выражающие. Несколько мгновений он шлепал широкими губами, а потом затих.

Сильно хромая, Тирант отошел от него и прижался спиной к дверному проему.

— Где она? — спросил Тирант.

Великий Карамань ответил, еле шевеля губами:

— Тебе не видать моей дочери, франк.

— Где она? — повторил Тирант. Усталость наваливалась на него, и он держался из последних сил. Он подумал: «Если эта туша еще раз ответит уклончиво, я просто разрублю его на куски, а потом лягу спать».

Но Великий Карамань как будто прочитал мысли франка, потому что на сей раз высказался вполне определенно:

— Я бросил ее в море. Ее и все богатства, которые вез.

— Зачем? — спросил Тирант.

— Ни дочери моей, ни ее богатств тебе не видать, проклятый франк.

— Ты убил ее, — сказал Тирант и вдруг громко всхлипнул, не столько от жалости к девице, которую никогда не видел, сколько от утомления и боли.

— Лучше обручить дочь со смертью, чем увидеть ее бесчестье…

— Не было бы никакого бесчестья… — выговорил Тирант, но затем он просто замолчал, не в силах продолжать. Он повернулся к солдату, который его сопровождал, и жестом приказал связать пленника.

— Оставим его здесь? — спросил солдат, скручивая локти Великого Караманя.

Тирант безмолвно кивнул. Дрожа от отвращения, он выбрался из комнаты и некоторое время жадно втягивал ноздрями воздух. Солдат вышел к нему и протянул руку:

— Идемте, севастократор, вам нужно лечь.

Тирант доковылял до своей каюты, рухнул на кровать и пробормотал:

— Пусть доложат о потерях.

Пришел лекарь, весь в крови.

— Ты смердишь, как мясная лавка, — сказал ему Тирант.

— Вы и сами хороши, севастократор, — буркнул лекарь. Он вытащил из-за пояса щипцы. — Готовы? Держитесь за край кровати. Можете кричать, это облегчает боль.

И с тем он раздвинул края раны, чтобы выдернуть стрелу.

Потери действительно оказались велики — почти все на корабле Тиранта были ранены и больше половины моряков погибло.

Флот севастократора остался в гавани восточнее Бельпуча. Город этот, не получив ни припасов, ни подкрепления, готовился к осаде в глубокой печали. Диафеб перешел из старого лагеря в новый, намереваясь двинуться на Бельпуч и выкурить оттуда Великого Турка.

А Тирант вместе с захваченным галиотом и знатным пленником отправился к Константинополь, дабы лично передать Великого Караманя в руки императора и рассказать обо всем, что случилось на море.

Тотчас Тирант стал готовиться к отплытию, а в столицу сломя голову поскакал гонец, дабы предупредить государя о том, что над генуэзским флотом одержана великая победа и что сам победитель желает поведать обо всем в подробностях.

Услышав об этом, император хлопнул в ладоши и отправил слугу за плотниками, которым приказал соорудить длинные деревянные мостки, уходящие в воду на тридцать шагов. «И накройте их бархатом», — добавил он.

Кармезина явилась к императору очень недовольная.

— Государь, почему вы не поставили меня в известность о том, что севастократор опять покрыл себя славой? — обратилась она к отцу, а затем возвела глаза к небу: — Похоже, я — самая несчастная из всех девиц императорского дома! Когда речь идет о делах неважных, меня выводят за руку и ставят перед всеми на помост, а когда происходит нечто действительно существенное для империи, обо мне забывают! Ведь я — всего лишь девица, а мужчины так заняты!

— Дитя мое, — император привлек ее к себе и поцеловал в щеку, — Тирант Белый опять разбил турок, на сей раз на море, и я даже не подозреваю о том, каким образом ему это удалось!

— Ну вот, скоро он приедет и все нам расскажет, — сказала Кармезина. — Полагаю, это будет увлекательное повествование. Его следовало бы записать.

— Разумеется, — кивнул император.

— И вы будете день и ночь проводить с ним в совещаниях, — добавила Кармезина. — Что в сложившейся ситуации вполне естественно.

— Я рад, дочь моя, что вы это одобряете.

— Конечно одобряю! — воскликнула Кармезина. — Ведь это очень разумно, и вам следует хорошенько узнать мысли друг друга,

— Так поступают все правители и все полководцы.

— И я тоже намерена так поступать, — сказала Кармезина и удалилась, оставив отца гадать касательно скрытого смысла последней фразы.

Когда галера севастократора и вместе с нею галиот, захваченный им у генуэзцев, показались в гавани Золотой Рог, огромная толпа народу, собравшегося в порту, разразилась приветственными криками. Император и Кармезина находились на специально сооруженном помосте, высоко над толпой, так что простонародье осталось далеко внизу, и никто не мог коснуться императорских одежд, даже по случайности, зато всем хорошо было видно происходящее на помосте.

Кармезина в ярко-багровом платье с меховой оторочкой по вороту и рукавам стояла рядом с отцом. Маленькая корона горела алмазами в ее волосах, а лицо разрумянилось от морского ветра. И ей казалось, будто она находится не на помосте в порту, а на палубе боевого корабля, который под всеми парусами несется навстречу смертельному врагу. От этих мыслей ей становилось весело, так что она с трудом сдерживала смех.

Ее волосы были тщательно заплетены в косы, а косы помещены в специальные шелковые чехольчики, перевитые жемчужными нитями. Кисти рук она прятала в пышных складках своего платья.

Ей казалось, что галера никогда не доберется до помоста, так медленно двигались корабли по гавани. Вся вода в гавани была пестра от цветов, и галера осторожно раздвигала их носом. Наконец вода всколыхнулась, помост дрогнул, раздался почти неслышный глухой звук: корабль причалил. Тирант вышел первым, опираясь на обломанное древко копья. Он еле двигался, так болела рана у него на ноге: за время плавания она воспалилась, и с каждым часом севастократору становилось все хуже. Лихорадка усиливалась, и он шел из последних сил.

Великого Караманя, разодетого в лучшие шелка из всех, что сыскались на галиоте, вели вслед за севастократором на длинной цепи. Чернокожие рабы, которых Тирант нашел на том же галиоте, бежали следом: их Тирант намеревался подарить принцессе, ибо уже имел случай убедиться в том, что эти негры хорошо вышколены и умеют забавлять своих господ забавными рожицами, а также ловко подают напитки и очищают фрукты.

Увидев помост, устланный роскошным бархатом, Тирант на миг замешкался, но затем ступил на него. Пленники шествовали следом. Тирант не оборачивался — а если бы обернулся, то увидел бы, как десятки людей прыгнули в воду, держа в зубах ножи, как стремительно начали они кромсать драгоценный бархат, причем каждый норовил отхватить кусок побольше, нимало не заботясь о том, что при этом режет руки соседей.

Вся эта возня происходила у севастократора за спиной. А он видел только помост и на нем императора, своего господина, и принцессу. А расстояние, которое ему предстояло пройти, казалось непомерно большим, поэтому Тирант прикрыл глаза ресницами, чтобы не бояться. Он погрузился в темноту — она всегда была его другом — и теперь просто шел, не заботясь о длине пути.