— Давайте руку, мой господин, — услышал Тирант. Он повернулся на голос и увидел, что рядом с ним стоит Сверчок.

Тирант ухватился за протянутую ему руку — она была теплой и крепкой — и, прилагая огромные усилия, все-таки выбрался на свободу. Он хотел поблагодарить Сверчка и попросить его больше никуда не отлучаться, но юноша уже исчез.

Тирант едва успел отразить направленный на него удар турецкого меча — удар, который в противном случае стал бы смертельным. Севастократор выбил меч из руки своего врага и выпрямился, расставив ноги пошире. В голове у него гудело, кровь бежала из раны на затылке и из раны в плече, а еще у него ломило кости, потому что при падении он сильно ушибся.

Несколько турок нашли свою смерть от руки Тиранта, но потом один из них ударил его копьем и пронзил ему щеку, выбив два зуба. Тирант наклонился, уходя из-под удара, а когда выпрямился, то увидел перед собой Ипполита верхом на коне.

Ипполит покинул седло и подвел коня к севастократору.

— Садитесь, — сказал молодой рыцарь из Малвеи.

Тирант выплюнул сгусток крови и покачал головой:

— Вас убьют, если вы будете сражаться пешим.

— Садитесь, — повторил Ипполит.

— Что я скажу вашему отцу?

— Берегите свою жизнь, сеньор! — ответил Ипполит. — А если меня убьют, я сочту, что смерть моя была необходима.

И Тирант не стал больше спорить. Он позволил Ипполиту подержать ему стремя и с помощью этого верного рыцаря опять сел в седло.

Все это время Диафеб стоял за скалой и проклинал своего брата, потому что видел все: и как турки добежали до христиан, и как те обернулись навстречу врагу и вступили в битву, и как враги то одолевали Тиранта, то отступались от него.

— Я знаю, чего он желает! — говорил Диафеб. — Этот тщеславный негодяй желает победить врагов без нашей помощи! У него на уме одна только его собственная дама — ему и дела нет до того, что у других рыцарей тоже могут быть дамы, перед которыми эти рыцари желают выглядеть как можно более достойными и отважными!

По лицу Диафеба бежали слезы, он кусал губы и изо всех сил вонзал ногти себе в ладони.

— Посмотрите только, какой севастократор у нас великий герой! — бормотал он. — Теперь у него пробита щека — и как только проклятый турок не вонзил свое проклятое копье прямо ему в мозг! О, севастократор плюется кровью! Как это доблестно! Должно быть, его дама будет счастлива!..

Товарищи Диафеба тоже не могли спокойно смотреть на происходящее и роптали у него за спиной.

А Диафеб продолжал:

— Теперь его замысел передо мной как на ладони! Всю славу он замыслил присвоить себе, а делиться с нами он не намерен. Смотрите, скоро сядет солнце, но от севастократора так и не последовало сигнала для нас вступать в битву. Ну так вот что я вам скажу. Уж конечно, трудно забыть ту прекрасную картину, которую нам показали турки и севастократор: все эти летящие головы в шлемах, все эти падающие и ржущие от боли лошади, все эти драгоценности, залитые кровью и втоптанные в грязь, все эти сходящиеся в поединках тяжелые рыцари и бьющие по ногам пехотинцы. Но охота и нам стать частью этой картины! Ибо сейчас я себя чувствую так, словно все греческое воинство — это вышитые мастерицами фигуры, а мы — отвергнутые за ненадобностью картоны.

И рассудив таким образом, Диафеб закричал:

— Богом клянусь, я отберу у брата мою долю славы!

И кинулся в бой, а вслед за ним в битву вступили и остальные четыреста рыцарей.

Великий Турок увидел, что к христианам подоспело подкрепление. В горячке боя он не успел понять, как много рыцарей пришло на помощь Тиранту, и ему почудилось, будто греческих баронов прибыло на поле битвы не менее тысячи человек.

И тогда турки показали Тиранту спину и бросились бежать, унося с собой знамена. Христиане пустились в погоню. Они догоняли врагов и убивали их ударами в спину; но спасающихся турок было так много, что в конце концов победители утомились их истреблять.

А турки добрались до города Сен-Жорди и, кто уцелел, засели там.

Долгий день заканчивался; солнце утратило свою пламенную победоносность и медленно краснело. К тому времени севастократор едва держался в седле — одному Богу ведомо, как он еще не рухнул на землю от усталости. Он глянул на небо и увидел, что приближается закат.

Он вздохнул полной грудью, и вдруг боль, доселе дремавшая в его теле, ожила — вся разом. Она принесла с собой черноту, и для Тиранта наступила ночь.

Когда он открыл глаза, над ним был полог шатра, еле-еле подсвеченный слабым сиянием полуночных светил. Ему показалось, что сквозь колеблющийся полог он различает звезды с их незримой музыкой: в необозримой дали, затерянные в глубинах богозданного неба.

— Где Ипполит? — прошептал Тирант.

В ответ он услышал совершенно не то, на что рассчитывал, потому что тьма в шатре ожила и забормотала:

— Севастократор очнулся!

— Слава Богу!

— Кузен, вы слышите меня?

— Где Ипполит? — громче повторил Тирант. Он помнил, как в разгар битвы Ипполит отдал ему своего коня, и теперь желал знать, что случилось с юным сеньором Малвеи.

— Я здесь, — проговорил голос Ипполита.

Тирант поднял руку, нащупал его волосы, пробежался пальцами по лбу Ипполита; затем рука упала на покрывало.

— Вы целы?

— Да, мой господин, я совершенно цел и невредим.

— А Сверчок? — спросил Тирант.

Никто ему не ответил, и Тирант погрузился в сон.

Когда он пробудился, шатер был уже заполнен светом. Рядом с постелью севастократора лежал Диафеб. Он так и заснул на том месте, где сидел, вслушиваясь в дыхание двоюродного брата. И пока Диафеб спал, Тирант, опершись на локоть, смотрел на него — на его кудряшки, рассыпавшиеся по смятому покрывалу, на богатырские плечи, на гладкий лоб: никакая забота не угнетала Диафеба.

Затем Тирант опять улегся на свою постель и закрыл глаза в ожидании, пока придут слуги и принесут ему умывание и завтрак.

В ту ночь, несмотря на все заботы врачей, умерло много раненых — по одному этому уже можно было судить о том, какой жестокой оказалась случившаяся накануне битва. Здоровье севастократора также тревожило людей, но, ко всеобщей радости, он оказался способен встать на ноги и даже сесть в седло.

И когда он вышел из шатра, к нему бросались люди и целовали ему руки. Но Тирант шел, опустив глаза, и выглядел печальным, а на Диафеба он даже посмотреть не захотел, так что сеньор Мунтальский шел за плечом своего двоюродного брата и растерянно моргал — гримаса, ему совершенно не свойственная.

Город Сен-Жорди, где укрылись спасшиеся турки, был невелик, но очень хорошо укреплен. Он стоял на небольшом холме, окруженный двойным кольцом стен. Речка, протекавшая под холмом, представляла собой еще одно естественное препятствие; с двух других сторон были прокопаны арыки, питавшиеся из этой реки.

Тирант видел на серых стенах городка турецких воинов, разодетых в белое и зеленое, размахивающих мечами и сверкающих зубами: охота им было подразнить христианских воинов.

Севастократор велел своим людям готовиться к штурму.

Собрали и принесли лестницы. По счастью, накануне турки так устали после сражения и бегства, что не стали хорошенько готовиться к обороне, поэтому ни котлов с кипящим маслом, ни бомбард у них при себе не было. Но, выспавшись и передохнув, турки оказывали штурмующим яростный отпор и без кипящего масла и бомбард.

Первые храбрецы уже поднялись до середины лестниц, когда на головы их обрушились камни. Лучники пускали стрелу за стрелой, и многие стрелы находили цель. Две лестницы из трех опрокинулись, и несколько человек, бывших наверху, переломали себе ноги.

Попытка выбить ворота тоже не удалась, поскольку изготовить хороший таран христиане не успели и били в окованные железом дубовые створки простым бревном.

И потому пока войско Тиранта безуспешно пыталось прорваться в город, граф де Сен-Жорди сел на коня и поехал объезжать городок кругом, так что в конце концов очутился на противоположной стороне. Там имелись еще одни ворота, ведущие в еврейский квартал. Граф де Сен-Жорди остановился прямо перед ними и затрубил в свой рог, надеясь, что кто-нибудь из евреев узнает его.