— Единственное, за что я тебя терплю, — проговорила жена пристава, — это за то, что ты честный человек.

Честь — это была тщеславная гордость Давыдки.

— Давыдке чужого не надо, — ответил он удовлетворенно. — Положите золотую гору червонцев и скажите: Давыдка, стереги — Давыдка червонца не тронет, жид Давыдка! — прибавил он, тыкая в себя пальцем, и в голосе его звучала не то горечь, не то другая какая-то нотка, которая еще больше поворотила к нему сердце барыни.

— И знаете, что я вам скажу? — протянул Давыдка своим характерным акцентом. — Не надо Давыдке червонцев. Господин бога-атый смотрит на Давыдку и не считает Давыдку за человека, потому что Давыдка бедный, а он богатый. А не знает господин богатый, что и у Давыдки. и у богатого только и своего, что последний перед смертью обед, который в нашем животе понесут с нами в могилу!

— Ну, только без подробностей.

— Глупый не понимает это, а как смерть придет, то и глупый догадается, что Давыдка умней его был.

Кончилось тем, что Давыдка не только получил сполна за работу, не только получил разрешение взять и закурить папироску, но выпросил еще и 3 рубля аванса в счет будущих работ.

У Ицки дело обошлось совсем иначе. Он так упал духом от первого же замечания, что совершенно растерялся и смолк под искренним убеждением, что хуже того, что он сделал, ничего в мире не могло быть. Ясно, как это отношение портного к своему произведению действовало на молодого заказчика: костюм показался ему еще отвратительнее, и все мечты о блеске праздника в новом костюме разлетелись и заменились унынием и раздражением. Раздражение это передалось и приставу, и он сначала спокойно, но потом, все сильнее и сильнее кипятясь, разразился следующей энергичной тирадой:

— Э, да что с тобой говорить! Я на твой счет, каналья, отдам переделать! Давай остатки!!

Это было самое ужасное. Ицка полез в карман и вытащил два жиденьких обрезка.

— Всё?!

Ицка растерянными, даже как будто повеселевшими вдруг глазами смотрел в лицо пристава.

— Украл, мерзавец?!

У Ицки духу не хватило отпираться, так было очевидно, что он украл.

Один, два, три, и удары посыпались по обеим щекам Ицки.

«Бьет», — тоскливо промелькнуло в голове Ицки. А в то же время лицо его под ударами пристава, точно по команде, послушно поворачивалось то в ту, то в другую сторону.

— Вон!! — Ицка не стал ждать приглашения и вылетел в дверь.

Давыдка съежился и точно не замечал, что происходит с его другом. Когда пристав, наругавшись досыта и проклиная всю жидовскую нацию, ушел к себе в кабинет, жена его проговорила укоризненно Давыдке:

— Как же, Давыдка, ты честный человек, а дружишь с вором?

Давыдка только вздохнул и с непривычным угрюмым видом начал складывать свою простыню.

Ицка, выйдя на улицу, остановился под аркой запертых ворот и уныло смотрел пред собою. Обрывки мыслей вертелись в голове.

«Нет денег… праздники… что сказать ожидавшей семье?»

И все это, как огнем кипящий горшок, ожигалось горьким чувством обиды от ощущения битого лица…

В калитке показался Давыдка.

«Гир-гир, гир-гир», — и друзья оживленно обменялись мыслями.

Давыдка еще подумал и медленно пошел назад в дом, а Ицка по-прежнему остался ждать.

Давыдка, нерешительно войдя в дом, осторожно, с таинственной физиономией подкрался к жене пристава.

— Господи, как ты меня испугал! Чего тебе надо?!

Давыдка лукаво подмигнул в сторону кабинета пристава.

— Да говори толком!

Давыдка на этот раз далеко не красноречиво попросил приставшу похлопотать у пристава за Ицку.

— Я тебя совсем не понимаю, Давыдка… какой же ты честный, когда ты сам видишь, что человек украл…

— Тце!..

Но Давыдка за этим, так энергично сорвавшимся восклицанием, перебившим речь приставши, напрасно собирал свои слова для нового приступа.

— Нет, нет, Давыдка, и не проси… Я не пойду к мужу… Да он меня и не послушает… ты не знаешь еще, какой он, когда рассердится…

— Тце!

— Да что, тце да тце — я не пойду!

Давыдка вздохнул.

— Что за нахальство, право? уж, кажется, всё дали: и деньги, и вперед, — нет, еще лезет… Да еще за кого просит…

— Эх…

— Ну уходи, — вспыхнула окончательно приставша.

— Сударыня… Вы добрый человек… Слушайте, что я вам скажу…

— Ничего не хочу слушать.

Глаза Давыдки напряженно перебегали с лица приставши в пространство.

Приставша случайно взглянула на Давыдку и вдруг проговорила:

— Иди сам к мужу.

Давыдка нерешительно посмотрел, быстро взвесил риск быть битым и проговорил с отчаянной, огорченной решимостью:

— Хорошо…

Пристав только что собирался прилечь после обеда.

— Тебе чего?! — резко остановил он вошедшего Давыдку.

Душа Давыдки ушла в пятки.

— Ваше высокоблагородие… вы важный барин… Давыдка, может, не смеет смотреть на такого господина, как вы… Другой, может, сказал бы: пошел вон, Давыдка, ты вонючий пархатый жид, — а ваше высокоблагородие жалеете бедного человека, потому что вы знаете, что Давыдка бедный, но честный человек…

Пристав сдвинул брови…

— Ты это адвокатом за Ицку?!

— Ваше высокоблагородие… — затоптался он на месте, — позвольте мне, глупому человеку, сказать два слова… Вы помните, и я и Ицка пришли торговаться… Вы знаете… что грех тут прятать… я прямо настоящую цену назначил. Вы сами ученый человек… Ицке против меня надо вдвое взять бы… Ну, считайте сами: подкладка…

— Да мне какое дело, что он дурак… — проговорил пристав, все ближе надвигаясь на Давыдку.

— Он дурак, он совсем глупый… он глупей свиньи, — быстро проговорил Давыдка и еще быстрее, не смотря, продолжал:

— Ваше высокоблагородие, пошлите сына узнать, чи правду я говорю… Он в лавку занес остаток, а взял подкладки… Ваше высокоблагородие, вы человек справедливый… Вас царь отличает перед всеми… Ицка бедный жидок… ваши праздники и наши праздники… Вам все господь дал… На столе у вас много будет… (Давыдка вспомнил окорок, и в его голове пронеслась брезгливая мысль: «хай тебе с твоим столом»)… Кругом вас ваша жена, дети ваши будут… У Ицки куска мацы не будет без тех денег… У Ицки девять человек голодных сядет за пустой стол… Его жена, его маленькие дети ругать и смеяться станут над ним, что он к такому празднику ничего не припас им… Вам все дал господь, еще даст… Пожалейте бедного человека. ..

Пристав слушал, чувствуя пустоту в том месте, где уж был приготовлен отпор нахальному жидку. Вошедшая жена пристава присела на стул и, не глядя на мужа, угрюмо проговорила:

— Да отдай уж ему…

Приходилось сдаваться.

— Будь я собака и прохвост, если я еще когда-нибудь его позову! — взбешенно проговорил в утешение себе пристав, вытаскивая бумажник.

«Позовешь!» — промелькнуло в голове Давыдки.

— Хай ему мама мордовала, — я и сам с ним не пойду больше… — ответил Давыдка, ловя брошенные деньги.

— И только потому даю, что ты честный человек…

Давыдка вспыхнул и кивнул головой от удовольствия иметь право быть честным человеком. Как упругая поверхность отражает ударяющиеся об нее тела, так живое воображение Давыдки быстро отразило брошенное ему крылатое слово.

— Вы большой барин… Давыдка паршивый маленький жидок, а Давыдка стоит рядом с таким большим барином на одной доске, и вам не стыдно с ним стоять. А почему вам не стыдно с ним сто-я-ять? Потому, что вы знаете, что Давыдка честный человек… Пра-а-вда?

Пристав кивнул головой.

Но фантазия Давыдки разыгралась. Его вдруг охватило непреодолимое желание еще нагляднее почувствовать свое право честного человека.

— Ваше высокоблагородие… — Давыдка протянул свою грязную маленькую руку и замер на мгновение от страха. — Ваше высокоблагородие… Никогда чужого эта рука не взяла… Никогда мне такой важный барин… — Давыдка остановился, собрал все силы и, решительно, чуть-чуть даже нахально кивнув головой, проговорил:

— Пожмите мне эту руку!

Растрепанный, с грязной помятой манишкой, весь в пуху, распространяя вокруг себя тонкий аромат чесноку, с двумя когда-то белыми кисточками, живописно торчавшими из-под жилетки, Давыдка держал в воздухе протянутую руку и вдохновенно смотрел на пристава.