Луи смотрит на нее:

– Линна, ты остаешься?

Она пожимает плечами:

– Вероятно, мне тоже от него достанется как следует.

Подождав, когда Луи удалится, она садится на подлокотник кресла и закуривает, держа сигарету точно так же, как это делала мать. Ее улыбка – это улыбка матери, ее голос – голос матери. Линна видит это так же, как и он.

– Это был мамин дом. Даже в худшие времена Луи всегда жил здесь. Ты не можешь его выгнать, – говорит она. Но сейчас логика на Анри не действует, она это понимает. Однако, быть может, завтра он вспомнит ее слова.

– Он сражается в суде. Вне суда ты сражаешься за него. Но это сражение вам придется вести каждому в отдельности.

Она не сдается:

– Оставь его, папа.

– Могу, во всяком случае, на время. Но ты должна рассчитывать только на себя. Ты для меня отныне отрезанный ломоть.

К чему эти слова? Неужели он думает, она все еще маленькая девочка, которая нуждается в его наставлениях?

– По нашему с Карло бракоразводному соглашению я достаточно хорошо обеспечена.

– И на сколько этого хватит при твоем образе жизни? У тебя ведь, как я понимаю, теперь новый любовник, которого нужно содержать.

– Он сам себя содержит.

– Но не слишком хорошо, если верить слухам. Сомневаюсь, что он долго удержится на работе, а в этом случае тебе придется его обеспечивать. – Он делает паузу, ждет. Она игнорирует его замечание. – Ты с ним счастлива? – спрашивает Анри.

– Да.

– Ну что ж, это уже нечто, но я должен еще кое-что тебе сказать. Вчера я ездил на кладбище и вспомнил об обещании, которое дал твоей матери перед ее смертью. Наш дом предназначался для семьи. Эта могила строилась для наших наследников. Перед маминой смертью я сказал ей, что оставлю дом и деньги – все, какие есть – тому из вас, кто подарит мне наследника. Это будет не Луи, могу ручаться. Это будешь ты.

Неужели ему известно, как Карло хотел ребенка? Возможно, до отца дошли какие-то слухи.

– А если ни один из нас тебя не осчастливит? – спрашивает она.

– Все пойдет на нужды благотворительности. Так что поторопись, девочка. Врачи говорят, я долго не протяну.

– А если я постараюсь, ты не станешь диктовать мне новые условия?

– Нет. Ты сможешь все отдать Луи, если захочешь. Если будет ребенок, остальное для меня роли не играет. – Он замолкает, чтобы допить бурбон, и наливает снова.

Линна протягивает ему свой стакан.

– Мы с тобой всегда знали толк в хорошем виски, правда, девочка?

Она не отвечает. Что-то в его интонации заставляет ее почувствовать себя неуютно – слишком о многом напоминает.

Перемена декораций. Вместо темных деревянных панелей, бурбона и сигаретного дыма дома де Ну – комната Джо, то есть жилище Хейли. Джо просыпается в одиночестве.

Линна всегда спит чутко, часто встает раньше его, но Джо привык, открывая глаза, видеть ее в комнате. Иногда она читает или сидит, скрестив ноги, на ковре – медитирует.

Перед наружной дверью на тонких нейлоновых шнурах подвешены два перевернутых зеркала, они призваны обращать заклинания на самих заклинателей. Над внутренней дверью – маленький фетиш. Эксцентричность религиозных пристрастий Линны казалась бы Джо очаровательной, если бы он не ощущал ужаса, ставшего их причиной.

Куда подевалась Линна? Джо закрывает глаза и припоминает, что она вскользь упоминала о визите к отцу. Телефон в доме де Ну занят. Он ждет, звонит снова, набирает другой номер. Тоже занято.

Когда одна линия занята, автоответчик на другой должен принимать сообщения.

Если только не сняты обе трубки…

Линна редко говорит об отце, но того немногого, что она поведала Джо, достаточно, чтобы он начал нервничать. Джо быстро одевается и едет за ней.

Парадная дверь большого дома немного приоткрыта. Он распахивает ее настежь и входит. После яркого солнца ему требуется несколько секунд, чтобы глаза привыкли к полумраку. Он видит Линну, скорчившуюся в углу. Она словно брошенная фарфоровая кукла, ее белое платье разорвано на груди, щека расцарапана, тело содрогается от всхлипываний, хотя слез на глазах нет.

Джо поднимает ее, прижимает к себе, качает, словно ребенка, пока она немного не успокаивается.

– Кто это сделал? – спрашивает он.

– Папа, – отвечает Линна и закрывает лицо руками, словно только что призналась в собственной вине.

Он бормочет что-то и идет в нору, где Анри де Ну сидит в кресле с пустым стаканом в руке, тупо уставившись в стену. На его лице – две глубокие царапины.

– Посмотри, что сделала со мной эта сука. Как я теперь появлюсь на людях? – без всякого выражения спрашивает он.

Ярость, поднявшаяся в Джо при виде растерзанной Линны, разгорается еще сильнее.

– Если вы еще когда-нибудь тронете ее хоть пальцем, я вас убью!

Судя по всему, старик даже не слышит его слов.

Если Джо прикоснется к Анри де Ну, последствия могут быть ужасны. Поэтому он возвращается к Линне, помогает ей подняться и уводит. Она ничего не говорит, молчит всю дорогу, молчит и потом.

Позднее брат пригоняет машину Линны. Хотя они не знакомы, Джо сразу же узнает его. Луи молча следует за Джо, подходит к кровати, на которой лежит Линна. Она протягивает ему руку. Он сжимает ее и садится на край.

Брат и сестра.

Близнецы.

Зависть Джо естественна – Луи знал ее с рождения, но ревность поднимается из каких-то более темных и тревожных глубин.

– Папа просил еще раз сказать тебе то, что уже сказал, – говорит Луи. – Он не сердится.

Она больно сжимает руку брата.

– Отец пообещал изменить завещание. А он всегда исполняет то, что обещает.

– Ну и что? Морфий и «Джек Дэниэлс» – комбинация, едва ли способствующая ясности ума. Я могу опротестовать любое его новое завещание. Оно будет признано недействительным.

– Отец сказал, что дал клятву маме.

– Наша мать мертва, Линна. Ей наплевать на его клятвы. Не доставляй Анри удовольствия думать, что он может таким образом посеять вражду между нами, обещаешь? – Он с любопытством смотрит на нее. – А тебе никогда не хотелось иметь детей?

– Карло хотелось, – отвечает она, снова начинает дрожать и прижимается к Луи. И наконец, после стольких часов муки, которую она держала в себе, слезы начинают литься по ее щекам.

Это происходит в объятиях брата – не Джо.

Он оставляет их одних, выходит на балкон. На углу уличный оркестр играет мелодию бодрой песни, собравшаяся вокруг толпа весело подпевает. Джо продолжает стоять на балконе даже после того, как Луи, попрощавшись, уходит.

– Джо? – Ее голос звучит тихо, но взволнованно.

Он поворачивается. Линна стоит в дверном проеме, держась рукой за косяк, чтобы не упасть.

– Тебе не следует вставать, – говорит он.

– Мне не больно, почти не больно. Папа слишком стар, чтобы кому-либо причинить серьезные увечья.

– Почему он побил тебя?

– Потому что ничего другого сделать не может и от этого злится. В этом я убедилась. – Она берет его за руки и тянет в комнату.

И там, в тишине их маленького убежища, рассказывает о том, что делал с ней Анри в течение многих лет, о чувстве вины из-за самоубийства матери, чувстве, из-за которого она и была для отца легкой добычей все эти годы. Она рассказывает, как научилась защищаться от него, о долгих месяцах, бессмысленно проведенных в школе, о том, как скучала там по брату, по городу, как, вернувшись домой, поклялась никогда больше не спать в одиночестве.

Он был наслышан о ее репутации еще до их знакомства, но тогда это не имело для него значения. Теперь все изменилось.

Она не плачет, вообще не проявляет никаких эмоций. Как и он, уверенный, что, стоит выразить сочувствие или жалость, и она опять замкнется.

Закончив свой печальный рассказ, Линна берет его руку и целует.

– Ты ведь был полицейским?

– Много лет назад, – напоминает он. Что она должна думать о нем? Она, с ее богатством, странными причудами, заклинаниями и фетишами.

– Ты убил хоть одного человека?