— Николай Платонович, успокойтесь! — подал голос обвинитель, складывавший за соседним столом бумаги в портфель, — Пусть Вас греет мысль, что правосудие торжествует…

— Это Вы торжествуете, господин Дыновский, а правосудие плачет! — огрызнулся Карабчевский, — То, что Вы устроили здесь я называю худшим вариантом правосудия. Лишнее подтверждение тому, что не приходится рассчитывать на объективность в отношении подсудимых, когда в одном процессе слушаются взаимоисключающие обвинения сразу нескольких фигурантов. Тактика размежевания защит не оправдывает себя. Вы, господа обвинители, свалили всё в кучу; Вы переложили свою работу на других адвокатов; Марголин был куда лучшим обвинителем Мироновича, чем Вы, господин Дыновский. От Ваших неумных действий страдают не только конкретные люди, несправедливо осуждаемые, но и сам институт суда присяжных.

— Суд высказался вполне определённо насчёт виновности каждого, — парировал обвинитель; Дыновский явно не хотел допустить, чтобы последнее слово в полемике осталось за присяжным поверенным; в конце — концов, рядом стояли два его помощника и он «держал марку» перед ними.

— Я понимаю Вас, ведь каким бы ни был приговор, Вы всё равно получили бы признанного убийцу. Ваша задача на процессе сводилась к тому, чтобы навесить всех дохлых кошек на один забор. Что Вы и сделали: и любовниц Мироновича вытащили, и про взятки в полиции вспомнили, и про брошюру о Мироновиче… Вот только факт убийства не доказали. Вообще ничего не доказали… А убийца сидел рядом и нагло улыбался Вам в лицо, когда одураченные Вами присяжные признали его невменяемым. Только знаете, что я Вам скажу, господин Дыновский?

— М — да, и что же?

— Я не позволяю вешать всех дохлых кошек на один забор. Это мой принцип. Каждый обвиняемый должен отвечать только за содеянное. Слышите — «только за содеянное», а не за то, что он «вообще» нехороший человек. Вот так… А Миронович Сарру Беккер не убивал. Мы добьемся кассирования приговора, обещаю, приглашаю Вас на повторное слушания дела.

Шумилов подал руку Карабчевскому:

— Спасибо, Николай Платонович, я ждал от Вас этих слов.

Минул почти год. Все это время Иван Иванович Миронович провел в тюремной камере. Действительно, едва закончился процесс, Миронович заявил в Правительствующий Сенат кассационную жалобу. Сенат передал дело на новое рассмотрение, причём разделил обвиняемых на первом процессе; теперь Миронович должен был предстать перед судом в одиночестве. Новое рассмотрение дела по обвинению его в убийстве Сарры Беккер было назначено на сентябрь 1885 года.

В первый месяц после того памятного, первого суда в прессе было высказано очень много нареканий в адрес как защиты, так и обвинения. Обвинению ставилось в вину то, что оно утеряло важные улики, не отыскало орудие преступления, не проследило должным образом судьбу пропавших с места преступления вещей, выставила эксперта, вышедшего за рамки своей компетенции и такта. Защита критиковалась за то, что спасая своего подзащитного, адвокаты поддерживали обвинения против других обвиняемых, присваивая себе, тем самым, несвойственные функции. Отсутствие согласованной линии защиты, невозможной в принципе при подобной организации процесса, было только на руку обвинению, оставляло обвиняемых без защиты и, по сути, разрушало весь установленный законом механизм судопроизводства. Шумилов читал эти рассуждения и, в принципе, не мог с ними не согласиться. С Карабчевским он виделся время от времени, и они всякий раз возвращались к теме предстоящего слушания по делу Мироновича.

Второй процесс по «делу Мироновича» проходил 23 сентября — 2 октября 1885 г. Председателем судейской коллегии на суде был Крестьянинов, обвинителем выступал товарищ прокурора Бобрищев — Пушкин, адвокатами Мироновича были Карабчевский и Андреевский. Последний был весьма примечательным членом адвокатского цеха; некогда он начинал работу в окружной прокуратуре, где прослыл одним из лучших судебных ораторов, однако, после отказа поддерживать обвинение против Веры Засулич на известном процессе 1878 г. Андреевский был изгнан с госслужбы и перешёл в присяжные поверенные. На адвокатском поприще он быстро выдвинулся и, благодаря успешному участию в нескольких крупных процессах, стал весьма авторитетным специалистом по общеуголовным делам. Поверенным гражданского истца, защищавшем материальные интересы Ильи Беккера, отца Сарры, выступал князь Урусов, ещё один очень известный столичный адвокат. Величина иска отца Сарры составляла 5 тыс. рублей. Состав присяжных заседателей был полностью обновлён.

Начало второго процесса было похоже на начало первого, разве что на этот раз обвинение отказалось от экспертизы профессора Сорокина и его фокусов с креслом и черепом в полутёмном зале. В остальном же обвинение продолжало придерживаться прежней линии, доказывая, что Миронович пытался изнасиловать свою жертву, но встретил энергичный отпор и результатом завязавшейся борьбы явилось убийство. Впрочем, на втором суде прежде бескомпромиссные заявления обвинения сделались гораздо более сглаженными и смягченными. Защита Мироновича широко прибегала к ссылкам на перекрестные допросы свидетелей, произведенные во время первого слушания. Ведь тогда, будучи приведенными к присяге, многие свидетели говорили об отношениях Мироновича и Сарры Беккер гораздо более осторожно, чем во время предварительного следствия.

Да и сами родственники погибшей Сарры — её отец Илья Беккер и сводный брат Моисей — не могли сказать ни одного слова в упрёк обвиняемому. Отец отказался от своего прежнего рассказа о поцелуях взасос, сославшись на неправильное оформление полицией протокола, а брат заявил, что никогда не слышал от сестры каких — либо жалоб на Мироновича. Примечательно, однако, что при всём том истцы не сняли свой к Мироновичу на 5 тыс. рублей. Возможно, изменение их показаний диктовалось вовсе не жаждой установления истины, а банальным расчётом: поверенный мог предупредить их о том, что против отца защитой Мироновича может быть выдвинут встречный иск в сводничестве. Могло сработать и другое, меркантильное в своей основе, соображение: присяжные могли отказать в удовлетворении искового заявления, если бы узнали, что отец погибшей не препятствовал нарождавшемуся роману дочери с хозяином. Как бы там ни было, изменение показаний отца и сына Беккер существенным образом ослабило линию обвинения; свидетелей, прямо утверждавших о растлительных действиях Мироновича в отношении погибшей девочки, фактически не осталось.

Ссылки обвинения на подозрительные сношения Мироновича с Боневичем так и не создали впечатления реально существовавшего заговора полицейских. Своего многолетноего знакомства с Боневичем подсудимый никогда не скрывал и само по себе это знакомство ни в чем его не уличало. Если Боневич, как хороший приятель подозреваемого, не был отстранен от участия в следственных процедурах, то это скорее бросало тень на саму полицию, не утруждавшую себя соблюдением требований закона, нежели Мироновича.

Безусловно, весьма драматичным эпизодом суда явилось глубоко продуманное выступление князя Александра Ивановича Урусова. Гражданский истец доказывал виновность обвиняемого и был в этом бескомпромиссен. Человек большого ума, аналитического мышления, замечательный полемист, Урусов был очень сложным противником и, по мнению Шумилова, один стоил всей столичной прокуратуры. В принципе, логические построения Урусова показались Шумилову весьма убедительными. Урусов обратил внимание присяжных заседателей на множество подозрительных деталей, но походили они, скорее, на нерасторопность полиции во время расследования, нежели на хорошо организованный Мироновичем саботаж.

Повторным рассмотрением «дела Мироновича» суд не нашел оснований для осуждения обвиняемого. Тот самый доказательный материал, на основании которого предыдущий суд приговорил Мироновича к каторжным работам, теперь был признан недостаточным для его обвинения. Подсудимый был освобожден из — под стражи прямо в зале суда.