Сыщики снова переглянулись, после чего Иванов молча кивнул.

— А что насторожило Ивана Дмитриевича?

— В общем — то, Вы пытаетесь проникнуть в тайну следствия, — пробормоталм Гаевский, но Иванов неожиданно резко его осадил:

— Владислав, не трынди! Если ты хочешь, чтобы господин Шумилов ответил на твои вопросы, ответь на его; по крайней мере это справедливо… Что касается Путилина, то… Скажем так, он не поверил в то, что Сарру Беккер убил Миронович. Он ведь достаточно хорошо знает Мироновича, ещё по тому времени, когда тот работал в полиции. Путилин высказался примерно так: Миронович старый, хитрый полицейский лис, он вполне может убить человека, но никогда не бросит труп в собственной ссудной кассе. Путилин заподозрил, что Мироновича «подставили».

— Понятно, — усмехнулся Шумилов, — И ваш человек теперь ходит кругами вокруг кассы, так сказать, нарезает дурака, прислушиваясь к сплетням и пытаясь выяснить, не велось ли за кассой скрытого наблюдения. А что думает следователь Сакс по этому поводу?

— А следователь Сакс ничего не знает о нашем агенте, — буркнул Гаевский, — Следователь почивает на лаврах и ждёт, что не сегодня — завтра Миронович начнёт «колоться».

— Ну — ну, пусть ждёт. — Шумилов встал со своего стула, подошёл к большому книжному шкафу, из которого извлёк бутылку темного, почти чёрного стекла, затем поднос с маленькими рюмашечками; всё это хозяйство он выставил на письменный стол, сказал негромко: — Сейчас принесу лимон. Кормить вас не стану, уж увольте, а то вас тогда до утра будет не выгнать.

Когда Шумилов принёс с кухни тонко нарезанный лимон и разлил коньяк, обстановка в кабинете моментально потеплела.

— Господа, давайте дружить, — предложил Шумилов.

— Прямо сейчас и начнём, — в тон ему отозвался Агафон Иванов, — По делу Мироновича на кого работаете?

— У меня нет санкции моего работодателя на оглашение его имени. Угадайте сами, вы же большие мальчики.

Иванов переглянулся с Гаевским:

— Значит, Карабчевский «подписал»…

— А может, Илья Беккер? — предположил Гаевский, — Не — ет, Беккер до этого не дойдёт. Ему будет денег жаль. Он будет ждать окончания следствия Сакса.

Сыщики опрокинули рюмки.

— Хорош коньяк, я даже заедать не буду, — резюмировал Иванов, — Ну и что, Алексей Иванович, скажете о деле Мироновича?

— Пока без комментариев. Мнения своего не имею. Это у Сакса уже есть мнение, а у меня — никакого.

— Дементий Кочетов как — то связан с делом Мироновича? — спросил Гаевский.

— Как — то связан, — кивнул Шумилов, — Только его не спрашивайте, он сам этого не знает.

Выпив ещё по рюмке коньяку, сыскные агенты засобирались. Уже в прихожей, одевшись, Иванов сказал:

— Спасибо, Алексей Иванович, за сотрудничество, хотя Ваши ответы нельзя назвать исчерпывающими.

Шумилов засмеялся:

— Один из членов нашего правления, кстати, сенатор, любит повторять замечательные слова, как раз к месту: наши юристы никогда не лгут, просто порой они не говорят всей правды!

Не будет большим преувеличением сказать, что дом Лабазникова в Мучном переулке знала каждая местная собака. Это была многоквартирная 6–ти этажная громадина, в которой с подъёмом на каждый этаж потолки делались пониже, оконца — поуже, а плата за наём — поменьше. Верхний этаж этого доходного дома представлял собой совсем тесные, с низкими наклонными потолками мансардные помещения, в которых летом было ужасно жарко от накалявшейся на солнце железной крыши; зимой же они промерзали почти насквозь, до инея на стропилах. Если в Париже мансардные помещения с их прекрасным видом на город являлись пристанищем богемы, то в Санкт — Петербурге в таких конурах ютились по преимуществу неимущие студенты.

Шумилов без труда отыскал местного старшего дворника и, вручив тому 5 копеек «на пиво», попросил того указать, где проживает Варварина. Дворник обрадовлася пяти копейкам, разгладил морщины на лбу и с готовностью указал Алексею Ивановичу на парадный подъезд. Тем не менее 4–й этаж говорил сам за себя: его обитатели явно не относились к хорошо обеспеченному слою населения. Подойдя к обшарпанной двери, Шумилов услышал доносившееся из квартиры пение и звуки расстроенного фортепиано. Он хотел было позвонить, но увидел, что вместо колокольчика болтается оборванный конец веревки. Тогда он просто — напросто пару раз стукнул кулаком в дверь. Послышались скорые шаги, дверь распахнулась, и на пороге предстало странное существо — Шумилов даже отшатнулся — настолько вид открывшей женщины был неожиданным. Судя по тощенькой миниатюрной фигурке, это была представительница прекрасной части человечества. Но сделать какое — либо заключение о её возрасте не представлялось возможным, ибо лицо дамы было намазано мелом или белилами, контуры глаз нарисованы черным, а губы — алым. Примерно так рисуют себе лица клоуны в цирке. В рыжих волосах женщины можно было видеть папильотки по всей голове. В довершение всего, открывшее дверь существо было облачено в несвежий стёганый халат с залоснившимися рукавами и турецкие туфли без задников с острыми, загнутыми вверх носами, на босу ногу. В целом, внешний вид дамочки можно было бы счесть забавным, если только он не был нелепым.

— Ну — с, и что…? — спросило существо смешливым голосом.

Пение, доносившееся из комнаты, прервалось смехом, а потом женский голос спросил:

— Галочка, ну ты скоро?

— Моя фамилия Шумилов. — представился Алексей, — Могу я видеть Варварину Галину Яковлевну?

Женщина в халате кивнула:

— Уже видите.

Приглашения пройти в квартиру не последовало.

— Я к Вам по приватному делу… — Алексей Иванович взял паузу, ожидая, что собеседница догадается увести его с лестницы.

— По какому — какому делу? — она засмеялась. Обхождение Шумилова, видимо, её чрезвычайно развеселило.

— В связи с продажей Вами 2 недели назад протезисту Фогелю золотого лома…

— Что — о?! Да вы что, смеетесь? — женщина сама зашлась заливистым смехом, — Уверяю Вас, что ничего такого я господину Фогелю не делала, поскольку 2 недели назад я была в Красном Селе, у меня там ангажемент был на весь август. Вот так… Только вчера вернулась.

Тут её, похоже, что — то торкнуло, она довольно бесцеремонно взяла Шумилова за рукав и втянула в прихожую:

— Ну — ка, заходите — ко, к нам, заходите!

Из комнаты выплыла еще одна женщина — полноватая, тоже в стёганом шёлковом халате и с японскими спицами в неряшливо подобранных волосах.

— Галочка… — увидев Шумилова, она осеклась, — у тебя гость, — она бросила многозначительный взгляд на подругу, — Такой мужчина!.. познакомь же нас!

Шумилов был подхвачен под руки и почти внесен в небольшую комнату, обставленную скудно и на редкость безалаберно: на ломберном столике стояли остатки позднего завтрака, ширма и кушетка были завалены ворохом разноцветной одежды, повсюду виднелся папиросный пепел и следы свечного воска.

— Марго, я не могу представить тебе этого милого галантного мужчину, поскольку совершенно не запомнила его аккредитацию, — Варварина оглянулась к Шумилову, — Вы не будете столь любезны, чтобы напомнить, как Вас зовут? Память на имена — моя слабость. На самом деле… ха — ха — ха… женских слабостей у меня гораздо больше, но эта — самая заметная!

Шумилин назвался ещё раз.

— Представляешь, Марго, господин Шумилов утверждает, будто 2 недели назад я была у какого — то протезиста… не помню фамилии… поскольку память на имена — это моя… ха — ха… женская слабость, — тараторила Варварина.

— Как? Теперь у тебя есть ещё и протезист? — изумилась полненькая, — Когда ты успеваешь знакомиться с мужчинами? Твоя жизнь проходит на моих глазах, но о каждом твоём новом мужчине я узнаю совершенно случайно.

— Марго, милая, перестань компрометировать меня в глазах любезного Ивана Алексеевича…

— Алексея Ивановича, — поправила её подруга.

— Да, всё равно… в том смысле, что, конечно же, Алексея Ивановича. Спаси меня скорее и подтверди, что я никак не могла 2 недели тому назад посещать загадочного дантиста.