— Скажи — ка, Анисим, мне еще раз, — продолжил между тем разговор Шумилов, — с кем именно ты осматривал прихожую, а я запишу для точности.

— Пётр Лихачев, скорняк, адрес Невский проспект, дом 55, и Авдотья Пальцева, живет в нашем доме.

— Возможно, тебе представится случай рассказать это все в суде под присягой. Не сдрейфишь?

— Я, господин хороший, всю крымскую кампанию прошел, пороху понюхал, — с некоторой укоризной в голосе произнес Анисим. — И в мертвецкой поработал, повидал всякого. Мне ли чего бояться?

Шумилов помнил, что Карабчевский как — то рассказывал ему о том, будто следователь Сакс после явки Семёновой с повинной специально приезжал в ссудную кассу для розыска следов крови в прихожей. Вроде бы, таких следов он отыскать не смог. Если в ходе предпринятого им осмотра был составлен особый протокол, то этот документ мог компенсировать огрехи первого протокола осмотра. Но Шумилов был уверен, что Сакс второй протокол не составлял: зачем его надо было писать, ежели ничего не было найдено? А раз так, то в суде обвинение будет аппелировать именно к тому протоколу, что был составлен в августе 1883 г. со слов дворника, скорняка и портнихи. И тем загонит самое себя в ловушку.

Бросив все дела, Шумилов помчался к Карабчевскому.

В конце сентября, после подписания окружным прокурором обвинительного акта, полным ходом началась подготовка к процессу по делу Мироновича. Начало судебных слушаний по делу было назначено на 27 ноября.

Примерно за пару недель до начала процесса Алексей Иванович направился на встречу с доктором Горским. К этому времени уже было известно, что судебно — медицинскую экспертизу на процессе будет представлять профессор Военно — медицинской академии Сорокин, но Горский также был заявлен в числе лиц, приглашённых к участию. Даже не зная содержание экспертного заключения Сорокина, Шумилов не сомневался в том, что оно будет оспариваться Карабчевским и суду волей — неволей придётся заслушивать Горского как специалиста, который непосредственно осуществлял вскрытие тела погибшей.

Встреча с доктором в силу понятных причин могла носить только неофициальный характер и потому была устроена на нейтральной территории — в зимнем саду рядом с Таврическим парком. Ввиду нелицеприятности предстоящего разговора это место показалось Шумилову наиболее удобным как ввиду удобства расположения, так и потому, что вероятность встретить здесь знакомых из полицейского ведомства или прокуратуры была ничтожна. Действительно, в предвечерний час под огромным стеклянным сводом зимнего сада почти не было посетителей. Влажный теплый воздух был напоен ароматами диковинных цветов, жирной земли, нездешней дерев и листвы. Было удивительно, как среди холода и сырости петербургского климата возникло такое рукотворное чудо — стеклянный дом с экзотическими растениями. В Петербурге кроме этой, городской, оранжереи подобные удивительные уголки тропической природы были практически во всех особняках и во дворцах — Зимнем, Юсуповском, Павловском, Аничковом, в Ботаническом саду; помимо зимних садов имелись и многочисленные оранжереи, поставлявшие круглый год в богатые магазины на Невском свежие цветы, клубнику, лимоны, мандарины.

Прогуливаясь по усыпанным битым кирпичом узеньким дорожкам, замысловато закрученным среди клумб с пальмами, акциями и магнолиями, Алексей Иванович дожидался доктора. Он знал, что Горский жил на Захарьевской улице, буквально в трёх минутах ходьбы от зимнего сада. Шумилов не сомневался, что получив его приглашение, Горский не станет им манкировать.

Так и получилось. Горский узнал Шумилова по трости и газете в руках, подойдя, поздоровался.

— Ваше ли письмо было получено мною? — поинтересовался он у Шумилова.

— Точно так, Трофим Аркадьевич. — с поклоном ответил Шумилов, — Я пригласил Вас на эту встречу, которая, полагаю, совершенно необходима для нас обоих. Я знаю, что Вы были в составе группы врачей — анатомов, осуществлявших вскрытие тела убитой Сарры Беккер.

— Да, это так. Но я должен сразу предупредить, что не смогу входить с Вами в обсуждение деталей моей деятельности по долгу службы, — предупредил Горский.

— В этом нет необходимости. У Вас на руках моя визитка, на которой чётко написано, что я работаю юридическим консультантом, а значит, знаю законы. Также мне хорошо известно, что Вы заявлены в числе лиц, подлежащих вызову в суд по этому делу. Открытие процесса, напомню, назначено на 27 ноября сего года.

— Вы хорошо осведомлены, Алексей Иванович.

— Благодарю. Я осведомлён, кстати, не только в этом вопросе. Я знаю и кое — что другое, например, то, что существует письмо следователя Сакса, в которм Вам предлагается изменить смысл собственного заключения на противоположный… — Шумилов помолчал, предоставляя собеседнику поразмыслить над сказанным, — Надеюсь, Вы не станете сейчас отвергать то факт, что получали письмо, в котором следователь подсказывал Вам, будто в своём заключении Вы пропустили предлог «не» перед выражением «исключается попытка к изнасилованию».

— Чёрт возьми… — доктор осёкся, не окончив фразы, — Кто Вы такой, господин Шумилов?

— Помимо того, что я юрисконсульт «Общества опземельнаго взаимнаго кредита» в настоящий момет я представляю интересы присяжного поверенного Карабчевского.

— По — о — онятно, — протянул Горский и удручённо замолчал. Он, видимо, совершенно потерялся и не знал как себя вести дальше.

— Я лишь хочу сказать, что Вам ни в коем случае не следует отрицать факт существования этого письма, — продолжил свою мысль Шумилов, — Боже упаси сказать под присягой, что такого письма не было.

— Я и не думал этого делать.

— И очень хорошо. Потому что это письмо находится у Карабчевского. Ечли вы солжёте под присягой — это будет означать крах Вашей карьеры.

Горский поднял руку к лицу, словно закрываясь. Помолчав какое — то время, он спросил:

— Вы не шутите, Алексей Иванович? не блефуете? — и поскольку Шумилов даже не потрудился ответить на эти вопросы, Горский пролепетал, — Вы меня уж простите, что я задаю такие дурацкие вопросы….

Они некоторое время молча шагали по тропинкам между пальмами, бессмысленно нарезая круги. Накоенц, Горский прервал молчание:

— Откуда это письмо у Карабчевского? Я думал, она потерялась.

— Не волнуйтесь, Трофим Аркадьевич, на Вас ни в коем случае не будет брошена тень подозрения в передаче этого документа защите, — заверил Шумилов, — тем более, что Вы его на самом деле нам не передавали. Но в свой черёд оно, вероятно, оглашено будет. Согласитесь: налицо факт давления прокуратуры на судебных медиков. Я Вас по — доброму предостерегаю: не идите на поводу следователя, не покупайтесь на его сладкоречивые обещания, помните о собственной чести. Я сам выходец с Дона и потому приведу Вам казацкое присловие, как раз к месту: можно потерять жизнь, но не должно терять совесть…

— Да, да, Вы правы. Это было бы ужасно. Я и сам об этом думал, когда получил письмо следователя Сакса. Признаюсь, я был чрезвычайно смущён. Мне никогда не доводилось прежде сталкиваться с таким предельно откровенным… пренебрежением ко мне, как к специалисту.

Шумилов понял, что доктор до сего момента пребывал в состоянии тревожного раздумья. Он колебался, боясь совершить серьезный промах. С одной стороны — совесть доктора и просто порядочного человека велела ему не поддаваться давлению прокуратуры; с другой стороны — будучи маленькой сошкой громадной и сложной системы столичного правопорядка он очень не хотел наживать могущественного врага в лице представителя вышестоящей инстанции. Теперь же колебания доктора закончились — обстоятельства приняли решение за него и ему осталось только им подчиниться.

За два дня до начала заседания Алексей Иванович получил билет — приглашение на слушания — это Карабчевский постарался. Вообще, открытые судебные процессы по громким уголовным делам собирали массу желающих попасть в зал заседаний, но это удавалось далеко не всякому. Распределением посадочных мест в зале занимался председательствующий на процессе судья. Обычно по пять мест выделялись представителям Правительствующего Сената, Министерства юстиции, Штабу Корпуса жандармов, а также Министерству внутренних дел. Не менее трёх билетов запрашивало Министерство двора. Определённое количество мест оставлялось для командированных на процесс представителей прессы, тем большее, чем больше заявок от редакций газет и журналов поступало. На процесс по делу об убийстве Сарры Беккер было направлено более 60 журналистов, это был рекорд того времени! Разумеется, допуск на процесс получали все близкие родственники потерпевшего и подсудимых, изъявившие желание наблюдать за ходом судебных слушаний. Также существовала так называемая «прокурорская и адвокатская бронь», размер которой варьировался от величины зала, отведённого под процесс. В свободную раздачу всем желающим направлялось сравнительно небольшое число посадочных билетов, никак не более сотни. Между тем, некоторые громкие процессы последней трети 19 столетия собирали в Санкт — Петербурге такие толпы жаждущих попасть в зал суда, что перед ними меркли самые фантастические театральные аншлаги.