Черняк негодующе буравил глазами Гаевского, но ни слова в свое оправдание не промолвил. Да, собственно, что тут можно было возразить? Иванов был прав во всем.

— Кстати, раз уж заговорили о расстановке мебели на месте преступления, — продолжил Гаевский, — Настоятельно рекомендую обратить внимание на то, как поставлено второе кресло.

— А как оно поставлено? — спросил вслух сам себя Иванов, — Перед дверью в ватерклозет.

— Вот именно. Не без умысла.

— Брось, Владислав, — махнул рукой Иванов, — в этом умысла нет никакого. Комната маленькая, кресло поставлено так, как удобнее.

— Ничего подобного, Агафон, — возразил коллеге Гаевский, — ватерклозет мог оказаться для девочки убежищем. Убийца, переставляя мебель, отсекал ей путь отхода.

— Я тебя умоляю, Владислав, замолчи, — замахал на него руками Иванов, — Ты сейчас тут наговоришь и только собъешь всех с толку, как это уже не раз бывало. Они же ждут от тебя истины в последней инстанции, — последовал кивок в сторону Черняка и пристава Рейзина, — а между тем, следствие еще толком не начато! Подожди со своими умозаключениями. Еще даже неизвестно, будешь ли ты сам привлечен к расследованию.

Трудно сказать, что возразил бы на это поляк, но Гаевскому не дал ответить громкий голос Мироновича, послышавшийся из — за двери:

— Эй, господа сыщики, вы видели это, в передней?..

Через секунду он приоткрыл дверь в кухню и просунул голову:

— Там пятна воска от свечки на полу. Но вчера, когда я из кассы уходил, их там не было, это точно!

Разумеется, все тут же отправились в прихожую. При взгляде на многочисленные потеки воска на полу прихожей становилось ясно, что действительно кто — то жег здесь свечу возле самой входной двери.

— А вы в кассе обычно свечами пользуетесь или лампой? — спросил хозяина Гаевский.

— Да лампой, конечно. Свечи имеются, но так, на всякий случай. Там, в кухне, в шкафу.

— Пойдемте, посмотрим!

Гаевский с Мироновичем сходили на кухню и там хозяин кассы показал где именно хранил свечи. Полдюжина толстых восковых свечей, схваченная толстой суроой ниткой, оказалась на своем месте.

— Ну что ж, очень хорошо, — бормотал Гаевский, — очень даже хорошо — с. А скажите, Иван Иванович, откуда на кухне взялся кусок трубы?

— Какой? — Миронович обвел взглядом кухню, — Ах, этот… Он тут давным — давно, уж годик — то точно. В подъезде меняли трубы газового освещения, так он валялся ненужный. Не помню уж, кто и принес его. А только я выкидывать его не стал — мало ли, какой недобрый человек зайдет. А труба эта есть не просит — притулилась себе в уголке и стоит тихонечко.

— А сейчас она лежит на плите. Почему, не знаете?

— Да может, это Сарра пол мела, да и переложила?

— Конечно, может, — согласился Гаевский, — А где этот обломок находился обычно?

— Да вот тут, за плитой в уголке, — Миронович подошел к плите и показал рукой.

Дверь из кухни в маленькую комнату была приоткрыта, но Миронович избегал смотреть туда. Он так и не пошел посмотреть на убитую девочку.

Полицейские все еще продолжали осмотр комнат, когда приехал Илья Беккер. Его появление никак не было связано с ночными событиями, он вернулся из Сестрорецка с утренним поездом сообразуясь с какими — то своими семейными планами и вплоть до появления на пороге ссудной кассы ничего не знал о гибели дочери.

Это был пожилой тщедушный еврей с впалой грудью, весь какой — то заморенный, озабоченный и суетливый. Картуз с треснувшим лаковым козырьком сидел на его плешивой голове кривобоко, каблуки сапог были стоптаны, а остатки волос с заметной сединой торчали во все стороны нечёсанными космами. Когда его подвели к телу Сарры он, увидя убитую дочь, заплакал, жалко затряс головой и, размазывая по морщинистому, усыпанному мелкими пигментными пятнами лицу, слезы, неожиданно завыл. Спина его еще больше ссутулилась, руки задрожали. Урядник, придерживавший Илью Беккер за локоть, смотрел на него с налитыми слезами глазами и, казалось, готов расплакаться сам.

Отцу дали выпить воды, усадили в кресло. Когда он немного успокоился, сыщик Агафон Порфирьевич Иванов в своей скобарской неспешной манере принялся его расспрашивать: кто знал о том, что Сарра оставалась на ночь одна? как могло получиться, что она, обычно такая осторожная, впустила убийцу?

— Да откуда же я могу знать, кто знал? Да любой! Здесь же невозможно скрыть отъезд — соседи, дворники — все видят. Посмотрите какой двор! А вот впустить постороннего, да еще ночью она не могла. Строга была еще почище меня. Нельзя — значит нельзя, — говорил каким — то пришибленным голосом Беккер.

— Скажите, Беккер, а как насчет ключа от витрины — его легко было отыскать среди других? Может, Сарра его при себе носила?

— Нет, нет, он был в общей связке, висел на задней стнке шкафа. Да чужой и не открыл бы витрину.

— Это почему же?

— Да там замок с изъяном, не зная хитрости, его открыть нельзя. Только три человека и могли с ним справиться — я, Сарра и хозяин.

— А что за хитрость можете объяснить?

— Язычок полностью не утапливался если ключ поворачивать обычным макаром. Поэтому если просто сделать четыре оборота ключом. витрина останется запертой. Чтобы открыть замок последний оборот ключа надлежало сделать как бы с ударом, с определенным усилием. Наблавтыкаться надо, так просто не получится.

Иванов и стоявший подле Гаевский обменялись быстрыми взглядами; оба подумали об одном и том же — Миронович, рассказывая об исчезнувших из витрины вещах, ни словом не обмолвился о секрете замка. Ничего хорошего для Мироновича в этом не было.

— Скажите, а вы ничего странного не замечали в последнее время за хозяином?

— Странного? — озадаченно посмотрел на полицейских приказчик. Слезы его высохли, лицо приняло привычное искательное выражение, — Да. Он подарил Сарре золотые сережки.

Беккер сказал это и замолчал, выжидательно глядя на сыщиков. Видя, что те встрепенулись и явно заинтересовались, приказчик уже смелее продолжил:

— Это было примерно с неделю назад. А еще до этого я как — то раз зашел в помещение кассы и вижу: хозяин сидит в кресле, а Саррочка у него на коленях и он ее взасос целует в губы…

— И как он среагировал на то, что вы так некстати появились?

— А никак, — Беккер смешался, затеребил пальцами край своего сюртука, — Я тихонько вышел и прикрыл за собой дверь. Но тогда клиентов было — ни души, — как бы оправдался он, хотя было непонятно как присутствие или отсутствие клиентов могло повлиять на проявление естественной отцовской реакции на увиденную сцену.

— А какие отношения были у Мироновича с Саррой?

— Ну, знаете, Иван Иваныч — большой охотник до женского полу, особенно до молоденьких. У него, знаете ли, уж третья жена, вернее сожительница. С первой прожил 20 лет, детей нажил, оставил ее, нашел помоложе себя на 16 лет, с ней тоже пятерых родил, теперь вот живет с третьей, еще моложе прежней, значит. Да и помимо этого он еще успевал на стороне поамурничать. Вот. А Саррочка — девочка красивая… у меня… была…, — он опять начал шумно дышать, словно был готов заплакать. — Он с ней вольности всякие, разговорчики да поцелуйчики… иногда позволял.

— Какие такие разговорчики?

— Ну, так я не упомню… Такие… заманчивые. А после того случая я стал ее бранить, дескать, ты уже не маленькая, тебе уже 13 лет, а она мне ответила: «Что я стану делать, когда он вяжется ко мне, призвал меня к себе, обнял и стал целовать». При этом добавила: «Ну его к черту, он мне надоел, отправь меня лучше в Сестрорецк».

— Пристав, подайте, пожалуйста, трубу с кухни, — обратился Иванов к Рейзину и когда тот принес обрезок газовой трубы, показал его приказчику, — Скажите, Беккер, а вам знакома эта труба?

Приказчик мельком взглянул на неё:

— Да, обрезок валялся на кухне, за плитой. Вы думаете, это им её?… Скажите, — вдруг спохватился он, а вы нашли саррочкино портмоне?