«Театр абсурда какой — то», — мысленно досадовал Шумилов, наблюдая за ходом процесса в эти дни, — «Дыновский совершенно некритично воспринимает самое себя! Как можно на процесс по убийству ребёнка — серьёзнейший, сложнейших, спорный процесс! — вытаскивать этакую лабуду?! Или, возможно, обвинение нарочно «забалтывает» тему; отвлекает присяжных от не вполне успешных обвинений против основного фигуранта? Карабчевский был тысячу раз прав, утверждая, что нельзя столь разнородных обвиняемых и столь разнородные обвинения сводить в один процесс. Вот уж воистину, в огороде бузина, а Киеве….»
Самое смешное заключалось в том, что помощник прокурора ломился в открытые ворота. Всё его пафосное словоблудие, парад свидетелей, доказывавших истинность фактов краж — всё это было совершенно лишним, поскольку Семёнова не особенно запиралась и легко шла на сознание. Она, видимо, совершенно разумно посчитала, что лучше «взять на себя» покражу разной мелочёвки, нежели убийство. Дыновский же вёл себя так, словно прямо в зале суда распутывал какую — то невероятно сложную криминальную интригу, которая вот — вот прольёт свет на все загадки этого процесса. Никто обвинителю в этом не мешал, хотя никакой хитроумной интриги не было и в помине, а разоблачив — таки все мелкие хищения Семёновой, Дыновкий так ничего в деле Мироновича и не прояснил.
Выглядело всё это чрезвычайно пошло и действовало на Шумилова раздражающе.
Во второй половине дня 3 декабря суд перешёл к заслушиванию заключительных речей сторон. Обвинитель ссылался на экспертизу Сорокина с таким видом, словно это была истина в последней инстанции; никаких ляпов, огрехов и натяжек Дыновский в ней предпочёл не заметить. Формально логичная речь его каждым своим выводом шла против здравого смысла и жизненной правды. Почему насильник напал на Сарру Беккер не дождавшись ухода Семёновой? Для чего вообще растлителю потребовалось немедленно нападать на жертву, не потратив определённого времени — часа — двух — на её соблазнение, что вообще — то свойственно этой категории преступников? Почему, убив девочку, насильник не убил саму Семёнову? Почему насильник и убийца, имевший в своём распоряжении целую ночь и шарабан во дворе, не вывез тело из ссудной кассы, а оставил его на месте убийства, тем самым сразу приковав внимание как к этому месту, так и к своей персоне? Никаких внятных ответов на эти вопросы речь обвинителя не содержала. В ней было много эмоций, много разоблачений Мироновича как безнравственного человека, но при этом ничего толкового, способного действительно изобличить его как преступника.
Шумилову речь помощника прокурора показалась откровенной слабой. Даже Сакс, которого Шумилов хорошо знал и не ценил высоко, сумел бы сделать заключительную речь более монументальной и внушительной. «Мельчает служба окружного прокурора, мельчает», — думал про себя Алексей, слушая речь обвинителя, — «Пора уже Сакса из следственной части переводить на работу в суде. На фоне такого блеяния Дыновского он покажется сущим Цицероном». Впрочем, возможно, в Алексее Ивановиче говорила застарелая обида: ведь когда — то он сам работал на прокурорском поприще, которое оставил не по собственной воле.
Далее последовали защитительные речи адвокатов. Собственно, главной из них по смысловой нагрузке следовало признать речь Карабчевского, поскольку ему приходилось категорически отвергать инкриминируемые его подзащитному обвинения (прочие адвокаты спокойно признавали мелкие вИны своих подзащитных и указывали на многочисленные смягчающие обстоятельства). Карабчевский жёстко, непримиримо раскритиковал работу обвинения с самого начала следствия. Он вспомнил даже утерю волос убийцы, справедливо указав на то, что если бы волосы были сохранены, то и самого дела не было бы; поскольку Миронович сед, а Семёнова — черноволоса, понять кому принадлежали волосы, зажатые рукой погибшей девочки, труда не составило бы. Адвокат много внимания уделил экспертизе Сорокина, указав на её очевидные противоречия протоколу аутопсии. Не забыл Карабчевский упомянуть и о примечательной просьбе прокуратуры, адресованной врачам — патологам, изменить формулировку заключения. Одним словом, раздал всем сестрам по серьгам. Речь была сильной, насыщенной фактическими материалами и при этом жестко — эмоциональной; это, пожалуй, была лучшая адвокатская речь в суде, слышанная Шумиловым. По тому как тихо, опустив глаза, сидели журналисты, Шумилов догадался, что завтра же большие фрагменты речи Карабчевского он увидит в печати. По большому счёту она того стоила.
После напутственной речи председателя судейской коллегии, обращённой к присяжным заседателям, были оглашены вопросы, поставленные на их решение. Таковых в общей сложности было 19. Первый из них касался виновности И. И. Мироновича в убийстве С. Беккер; второй — виновности Семёновой в сокрытии этого преступления; ответ на третий вопрос надлежало дать в случае, если на второй присяжные давали отрицательный ответ и касался он виновности Семёновой в ложном сознании и сокрытии личности подлинного виновного в убийстве Беккер; четвертый вопрос касался признания умопомрачения Семеновой; пятый — виновности Безака в сокрытии убийства С. Беккер. Остальные 14 вопросов затрагивали различные мелкие эпизоды совместной преступной деятельности Безака и Семеновой и к делу Мироновича непосредственного отношения не имели.
У Алексея Ивановича к концу слушаний сложилось какое — то странное двойственное восприятие всего услышанного и увиденного. С одной стороны как юрист и непосредственный участник этого скандального дела он видел все прорехи обвинения, замечал противоречия в высказываниях выступавших. Но, пытаясь взглянуть на доводы противоборствующих сторон непредвзятыми глазами присяжных — т. е. людей, по сути своей далекими от судебной казуистики, — не мог не признать, что доводы и обвинения и защиты в равной мере выглядят убедительными. И всё — таки он надеялся, что во всём этом хитросплетении взаимоисключающих вариантов, свидетельств и доказательств присяжные сумеют разобраться и принять единственно правильное решение.
Присяжные совещались довольно долго — более 6 часов. Публика, получившая право свободного перемещения, циркулировала по залу заседаний, выходила в коридор, возвращалась обратно. Знакомые сбивались в кучки, обменивались мнениями, пытаясь угадать каков же окажется вердикт присяжных, кое — где даже с азартом заключались пари на исход процесса. Шумилов успел сходить пообедать, поговорил с Карабчевским, другими адвокатами, к нему один за другим подошли несколько знакомых, с которыми он обсудил впечатление от суда. Мнения о предполагаемом исходе у всех были разными; Шумилов убедился в том, что люди находятся под гипнозом несимпатичной личности Мироновича.
Только к концу последнего вечернего дня заседания 4 декабря присяжные пришли к общему мнению. Их вердикт разочаровал многих: Миронович признавался виновным в убийстве Сарры Беккер; по постановлению суда он получил семь лет каторжных работ. Семенова была оправдана на основании признания её невменяемости в момент совершения преступных деяний. Безак был признан виновным и приговорен к ссылке в Сибирь.
По залу пронёсся вздох облегчения: люди устали ждать и рвались домой. Миронович побледнел и сразу как — то ссутулился, обмяк. Было видно, что он всё — таки надеялся на оправдательный приговор и очень болезненно воспринял случившееся. Семёнова победно заулыбалась и протянула руки к своему адвокату. У Безака ходили желваки на скулах, он был мрачен.
Алексей Иванович видел, как Карабчевский что — то живо обсуждает со своим напарником, Леонтьевым. После закрытия заседания и вывода конвойными осуждённых Шумилов направился к нему.
— У меня нет слов, это чертовщина какая — то, — обратился к нему Карабчевсикй, — Три психиатра признают Семёнову вменяемой, а присяжные освобождают её от наказания! Какими словами прикажете это комментировать? Всё было сказано предельно ясно об экспертизе Сорокина; что он тут устроил? цирк — шапито? Тоже мне Гамлет с черепом Йорика!
