Иванов спрятал конверт во внутренний карман сюртука и заговорил о другом:

— По женской части Миронович знатно гулял?

— Ну, а как же! Я полагаю, ты и сам уже об этом наслышан. Надо же, при такой любви к женским прелестям Бог его еще и такой плодовитостью наградил! У него от первой жены трое, от второй пятеро…

— Он с ней невенчанным жил, стало быть, и не жена она, а сожительница, — поправил Иванов словоохотливого домовладельца.

— Да, говорят, сейчас уже новая, и тоже детьми Бог одарил… Ну, да это ведь и не важно — венчанный, невенчанный. Важно то, что их много — детей, женщин. Их всех надо кормить, одевать, учить, платить за квартиру. Опять же побрякушки всякие, цацки золотые, солитёры — что бабы, что барышни — все до них охочи. А у Ивана Иваныча этого добра в карманах почти всегда было.

— А что, он действительно так любил женщин, что об этом все в части это знали? — подвинул разговор ближе к интересующей его теме следователь.

— Да уж, не мог пройти мимо. Если уж глаз положил, то непременно начинал добиваться. И, надо признать, у него это получалось.

— Всегда?

— Ну, насчет «всегда» точно сказать не могу, но одно знаю наверное — женщины его любили. То ли секрет он знал какой, то ли слово волшебное, — Виктор Афанасьевич добродушно засмеялся в седые усы, — а только стоило на него посмотреть, когда он обхаживал какую — нибудь очередную цыпу. Это, я тебе скажу, — чистая оперетта!

— То есть верность своим постоянным… женам, сожительницам он не хранил?

— Какое там! — замахал руками Новицкий, — Он как тот пострел, который везде поспел. Да — с, успевал «налево» сбегать, и, надо сказать, бегал постоянно.

— А скажите, Виктор Афанасьевич, не помните ли случаев, чтобы он женщин наказывал, бил или грозил побить? Если, скажем, ему отказывали?

Новицкий задумался на минуту.

— Я понимаю к чему ты, Агафон, это спрашиваешь. Но признаюсь честно: мы не были настолько близки, чтоб говорить о таких вещах. А наговаривать на человека не хочу.

— Хорошо, я спрошу в предположительной форме: как Вы думаете, мог бы Миронович изнасиловать понравившуюся женщину?

— Думаю, что нет. Снасиловать — это совсем уж паскудство какое — то. У него была другая метода. Мы с ним как — то раз в ресторацию завалились, он за штофом беленькой размяк и пустился в откровения: я, говорит, руку дам на отсечение, что женщину легче, а главное, быстрее раздеть лаской, чем силой. И смеется. Я думаю, что все эти побрякушки — колечки там, сережки, — очень ему помогали в таком деле, — Новицкий мелко засмеялся, и розовая кожа на его щеках собралась в множество морщинок вокруг веселых глаз, — И потом, Агафон, запомни: Миронович никогда не пытался брать неприступные крепости, никаких дворянок, даже бедненьких, ювелирш, актрис и прочих избалованных особ у него отродясь не было. У него все женщины были простого сословия, так с чего бы им так уж артачиться?

— Так я про другое спрашиваю, — сказал Иванов, — Про гнев, про аффект…

— Так полиция — это ведь не институт благородных девиц! Конечно, мог и в ухо залепить какому — нибудь ханурику, по которому каторга плачет. Тут ничего необычного нет. А как иначе на участке? А приличной женщине — нет! Думаю, нет. А той, что по желтому билету — так они почище иного гопника оказываются. С ними, наверное, он не особенно церемонился. Так ведь и ты, я думаю, тоже.

И отставной полицейский опять зашёлся своим мелким дребезжащим смехом.

Утро следующего дня выдалось на удивление теплым. Солнце припекало совсем по — летнему, словно не конец августа стоял на дворе, а самая макушка лета; ветерок ласково трепал шторы в моментально открывшихся окнах верхних этажей, а дамы отправились на прогулки со зонтами от солнца. Жители северного города наслаждались последними вздохами уходящего лета, пытаясь продлить очарование столь краткой тёплой поры.

Под стать разыгравшейся погоде было этим утром и настроение Александра Францевича Сакса. Он пребывал в трогательно — возвышенном состоянии духа, в котором даже воробьи и синицы, гомонившие в кроне тополей перед окнами кабинета пристава, вызывали восторг. Утро 30 августа следователь начал с очередного «летучего совещания» в полицейской части; пристав Рейзин был изгнан с места за собственным столом, за которым теперь восседал Сакс, а все, прикосновенные к расследованию должностные лица, расположились на стульях вдоль стены.

— Ну, что ж. Вот всё и сошлось, — проговрил следователь, выслушав сообщения Черняка, Дронова и Чернавина, — Я вижу происшедшее в ссудной кассе таким образом, прошу меня поправить и высказать критические замечания в случае несогласия: Миронович собирался сделать Сарру Беккерв своей очередной любовницей. Он не опасался негативной реакции родителей девочки, потому что старый Беккер был во всем зависим от хозяина и, вероятно, был не прочь просто — напросто продать дочь старому ловеласу. А мачехе происходившее с Саррой было безразлично. Практически, девочку некому было защитить.

Следователь сделал паузу и обвёл присутствовавших взглядом, как бы приглашая к полемике. Но никто не возразил ни слова и Сакс продолжил свои рассуждения:

— Миронович только ждал удобного случая, чтобы осуществить свое намерение. И такой случай представился, когда 25–го августа Илья Беккер на 3 дня отправился в Сестрорецк. В силу этого девочка оставась на 2 ночи одна в кассе. Миронович не стал приглашать дворников под тем предлогом, что, дескать, Сарра сама не хотела их видеть. Наш сатир всё тщательно спланировал. В 21 час 27 августа он вышел из кассы, отправившись, якобы, домой. На Невском встретил свою бывшую любовницу Филиппову, проводил её до Аничкова моста, потом встретил портного и пошёл в обратную сторону. Таким образом, уйдя из кассы он потом туда вернулся! Заметим, что девочка в этот момент вышла в мелочную лавку. И тут он, возможно, Миронович решил подготовиться к задуманной им интимной встрече с Саррой, а именно: расставил мебель в маленькой комнате, приставил к дивану стулья, в результате чего получилось большое спальное место. Но не только! Он ещё поставил кресло таким образом, что загородил дверь в ватерклозет. Получилось что — то типа мышеловки. Оттесняемая от входной двери жертва уже никуда не могда бы выскочить. Входя в эту комнату, она попадала в западню.

Гаевский поднял вверх указательный палец, привлекая внимание говорившего.

— Слушаю Вас, Владислав Стефанович, — кивнул Сакс, разрешая задать вопрос.

— А почему ему нужно было устраивать встречу именно в этой комнате? Не проще ли было бы воспользоваться двумя жилыми комнатами, где до того обитало семейство Беккера? Ведь там тоже были кровати. — сказал Гаевский.

— Э — э — э, не скажите, думаю, там Мироновичу было неудобно, — покачал головой Александр Францевич, — Почему? Поясняю: уезжая в Сестрорецк, Беккер запер дальнюю комнату, в которых обитал сам с женой и младшими детьми до отъезда, оставив Сарре для ночлега только первую проходную комнату с кушеткой вместо кровати. Вы все видели эту комнату — она довольно просторна и если бы Сарра оказала сопротивление у неё был шанс вырваться. Всё — таки, это не маленькая комнатка с узким проходом, который Миронович мог перегородить своим корпусом. Итак, переставив мебель, Миронович уходит из кассы и едет на конке домой. У нас теперь есть расписание движения конки от Знаменской площади по Лиговке в Коломну — всё прекрасно получается. В 21.20 или 21.30 он заканчивает перестановку мебели и вторично покидает ссудную кассу, затрачивает на путь до Знаменской площади примерно 7 или 8 минут, садится в вагон конки в 21.38 или 21.45, проводит в дороге 27 минут и ещё 6 минут тратит на то, чтобы дойти до дома N4 по Болотной улице. Таким образом, он появляется у себя на квартире около 22.20. Там его видят дворники и домочадцы. Таким образом наш стареющий ловелас обеспечил себе alibi.

Следователь встал из — за стола и повернулся лицом к окну. Александр Францевич умел, а главное — любил рассуждать на людях, неосознанно подражая отцу, ординарному профессору Горного института. Служба в Следственной части прокуратуры лишила его возможности выступать в суде, поэтому Александр Францевич как никто из его коллег — прокуроров любил разного рода совещания, на которых был готов вещать сколь угодно долго.