Когда они записывали на первой странице свои имена, Доминик заметил, что девушка с любопытством поглядывает на него.
«Наверное, она меня узнала», — с гордостью подумал он. И уже собрался было отпустить какое-нибудь замечание, чтоб подтвердить ее догадку: да, это он, тот самый мальчик, что снимается в кино и играет в театральных спектаклях. Но Лизелотта ему все испортила.
Она уже махала рукой, поторапливая остальных:
— Скорей, скорей! А то не успеем!
Как только они снова очутились на улице, она объяснила:
— Вот на странице двадцать семь напечатано, что через двадцать минут начинается экскурсия в редакцию «Большой газеты»! Мы ни в коем случае не должны это пропустить!
У Лило приступ
— Детям в редакцию вход воспрещен! — рявкнул вахтер у двери.
Кникербокеры немедленно достали из карманов свои каникулярные билеты и победно помахали ими перед носом этого людоеда.
— Еще чего! — прикрикнул тот и угрожающе привстал с места. — Экскурсия была в июле. А теперь, слава богу, август. Так что топайте отсюда подобру-поздорову! — И он указал им большим пальцем на дверь, торжествующе скалясь.
— Вот чудовище! — ругалась Лило. — Да, я ошиблась, тут действительно написано «июль».
Перед зданием редакции затормозило такси. Из машины выпорхнула дама в ярком брючном костюме. На ней была шляпа карамельно-розового цвета величиной с автомобильное колесо. Из-под шляпы выбивались длинные пряди седых волос.
— Да это же… это и есть та репортерша, про которую я тебе рассказывала, — шепнула Поппи своей подруге.
Лило подавила смешок.
— Одно из двух: или она только что перечистила килограмма два лука, или не переносит контактные линзы. У нее же красные глаза, слезы избороздили всю штукатурку! Макияж, я хотела сказать!
Петра Штокер просеменила мимо детей, заносчиво подняв голову.
— Это она так задирает нос, чтобы не выпали контактные линзы, — шепнула Лило. В ответ разразился смеховой концерт средней громкости.
— Ах, вы еще здесь! А ну-ка пошли вон! — заорал вахтер, высунувшись из своей стеклянной кабины.
— За что вы на них так напустились, господин Финстерих? — раздался спокойный голос.
Дети обернулись и увидели немолодого человека в золотых очках. Он улыбнулся и подмигнул Поппи:
— А я тебя помню! Наверно, тебе не терпится что-нибудь написать для «Большой газеты», а, коллега?
— Нет, мы… видите ли, мы хотели попасть на экскурсию, — заикалась Поппи. — А экскурсии больше нет!
— Прошу вас, господин Оффенгерц, — вмешался вахтер, — скажите хоть вы этим ребятам, что здесь им не детская площадка, а редакция. Пусть уходят!
Репортер светской хроники с пониманием взглянул на вахтера и сочувственно поддакнул:
— Ох уж эти дети действительно!.. Они сейчас уйдут, — продолжил он. — Но со мной! Я сам устрою для них экскурсию по памятным местам издательства! — громко закончил он, с видимым наслаждением глядя на вытянувшуюся физиономию вахтера.
И дети прошли с ним вместе в здание редакции, заглянули в кабинеты редакторов и репортеров.
— Так… а теперь отправимся в святая святых — в типографию, она примыкает к нашему зданию, — сказал господин Оффенгерц.
— У меня… ой, нет… ой-ой! — Лило со стоном схватилась за живот. Потом согнулась, вздрагивая от сильных судорог.
— О боже мой, детка, что с тобой? — встревоженно воскликнул господин Оффенгерц.
— Сейчас… сейчас пройдет… Мне только… стакан воды! Скорее! — бормотала Лизелотта.
— Лило, что с тобой? — хлопотали над ней остальные кникербокеры.
В ответ только стоны и охи.
Господин Оффенгерц, поддерживая Лило, отвел ее к себе в бюро. Там он откинул спинку кресла, превратив его таким образом в кушетку, и осторожно уложил туда Лило. Ноги ее он разместил на письменном столе.
— Ну, тебе уже лучше? — участливо допытывалась Поппи.
Лило закрыла глаза и кивнула. Но сама то и дело вздрагивала, лицо искажалось гримасой боли.
— Прошу вас… прошу вас, идите дальше, оставьте меня одну. Пожалуйста, так будет лучше! — с трудом выговорила Лило.
Репортер поставил на стол стакан воды, еще раз окинул девочку тревожным взглядом, и они ушли.
Едва их шаги стихли в коридоре, как на лице Лизелотты мелькнула улыбка. И она вскочила с кресла как ни в чем не бывало.
В комнате за стеной зазвонил телефон.
— Да… Штокер! — послышался женский голос. — Да, я иду, господин главный редактор!
Вот она положила трубку, вот хлопнула дверью, вот ее шаги стали удаляться по коридору.
Лило выглянула из комнаты и проследила, куда она пойдет.
Репортерша скрылась за стеклянной матовой дверью.
Убедившись, что коридор пуст, девочка выскользнула из комнаты и проворно, как белка, юркнула к этой двери, чтобы подслушать, о чем госпожа Штокер говорит с главным редактором. Но в комнате за дверью было тихо. По краешку матового стекла проходил срез, эта узкая полоска была прозрачной, и Лило заглянула сквозь нее внутрь. Она увидела пустой стол, а рядом еще одну дверь.
«Ага… значит, это приемная, тут сидит секретарша», — догадалась Лило и оглянулась по сторонам. Коридор был по-прежнему пуст.
Она тихонько постучалась. Ответа не было.
Лизелотта нажала на ручку двери и вошла. Затаив дыхание прислушалась.
Из кабинета главного редактора доносились голоса, но слов было не разобрать. Лило огляделась.
На письменном столе секретарши она заметила пульт с разноцветными кнопками. Под красной кнопкой на белой табличке значилось: «Главный редактор».
Умница команды кникербокеров села в мягкое кресло и осторожно нажала на эту кнопку. В селекторе послышался легкий щелчок, и зазвучал низкий мужской голос.
Статуя оживает
— И часто это случается с вашей подругой? — спросил господин Оффенгерц оставшихся кникербокеров.
— Э… ну, вообще-то… — неуверенно сказал Доминик.
Аксель, уже догадываясь о причинах «приступа» Лизелотты, спас положение:
— Да-да, раза три-четыре в год обязательно, — заявил он. — Только при нас этого еще не случалось.
— Бедная девочка, — участливо сказал ведущий светской хроники и припомнил, что одна из его знакомых актрис страдала сходным недугом. Вот только как ее звали?
Господин Оффенгерц вышел с кникербокерами во двор, где стояли припаркованные грузовики. Посреди двора красовалась каменная статуя, изображающая греческую богиню.
— Это Афина Паллада, богиня мудрости, — объяснил господин Оффенгерц. — Мне правда непонятно, что она забыла в нашем дворе. Во всяком случае к редакции она повернулась спиной… — Он засмеялся своей шутке и уже хотел идти дальше.
— Ой, погодите! — воскликнул Аксель. И застыл, поедая статую глазами.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что это пугало тебе нравится? — насмешливо сказал Доминик.
Аксель помотал головой:
— Да нет же, но… она шевелится… честное слово!
Поппи повертела пальцем у виска и хихикнула:
— Аксель, у тебя что, солнечный удар?
— Вон… вон, пальцы на правой руке! — в ужасе шепнул Аксель.
Господин Оффенгерц снял свои очки и подошел к статуе поближе. И действительно мальчик был прав.
Пальцы двигались. Очень медленно они загибались к тыльной стороне ладони. Зрелище было не для слабонервных. Будь это не статуя, а живой человек, он бы уже взвыл от боли, если бы ему так заломили пальцы.
Тут стало слышно шуршание и скрип песка.
Поппи открыла рот, но не смогла произнести ни слова.
— Голова… — наконец выдавила она, — наклоняется. Статуя… живая!
Тут начали шевелиться складки одежды богини. Маленькие кусочки откалывались от фигуры, со свистом отскакивая в стороны.
— Ой! — вскрикнул Доминик. — Жжется! Мне обожгло шею! Больно!
— В укрытие! — рявкнул Аксель и потащил своих друзей за стоящий рядом грузовик.
Господин Оффенгерц стоял перед каменным изваянием как зачарованный, не в силах глаз оторвать. Такого он в жизни не видел. Непостижимо! Твердый камень, похоже, стал мягким, как глина. Из трещин и щелей, которые пересекли фигуру, начал куриться легкий дымок.
