Но находились поводы и для беспокойства.

В тот же день, когда Тур отправил письмо домой, Лив написала письмо своим родителям в Бревик. Воскресное утро, восемь часов, а дети уже два часа как на ногах.

«Они действительно самые беспокойные и дикие дети на свете, — вздыхает она и добавляет: — Но я и не могла ожидать чего-либо лучшего».

Возможно, в этих словах проявилось чувство юмора Лив, но, тем не менее, в них чувствуется и боль. Она смотрит на спальню, где Тур все еще спит, и пишет: «а мои дети встают в шесть часов утра».

Ну да, у него выходной, и он имеет право выспаться. Однако очевидно, что ответственность за детей все больше и больше ложится на Лив. Она ощущает это как тяжкое бремя, ведь у нее, как и у Тура, есть тяга к самовыражению, она хочет продолжить образование. К тому же она, в отличие от Тура, не очень довольна кругом их общения: «Мы общаемся здесь почти исключительно с норвежцами». Связанная обязанностями хозяйки дома и тесными рамками местного общества, она может лишь мечтать: «То, что больше всего меня привлекает в Балтиморе — это обширная университетская библиотека, и сейчас я углубляюсь в историю инков, ацтеков и майя. Хотелось бы иметь возможность изучать археологию, но после того, как я прибавила к населению мира двух мальчишек, мне, пожалуй, следует вместо этого попытаться воспитать их как следует, хотя мое собственное воспитание не имеет пока какого-либо видимого влияния. Самые наилучшие пожелания вам обоим. <…>»

Археология! Инки и майя!

Жизнь с Хейердалом, конечно, определенным образом влияла на Лив.

Но если не могла Лив, то Тур, при любом раскладе, должен был учиться. «Я надеюсь, что Тур сможет продолжить свои занятия», — смиренно пишет она.

Лив рассказывает, что Тур познакомился с профессором Университета Джона Хопкинса, который «всегда интересовался теорией Тура и уже давно обещал ему рабочее место в университете, где он мог бы самостоятельно заниматься». Но Тур медлил с принятием этого предложения. Он не мог одновременно учиться и зарабатывать деньги. Как и раньше, они возлагали главные надежды на единственную имевшуюся у них ценность — этнографическую коллекцию с Фату-Хивы. «Теперь, надеемся, мы сможем продать коллекцию и таким образом обеспечить себе наличные, чтобы Тур смог продолжить свои исследования».

Но им опять не повезло, и Туру пришлось продолжить работу на судоверфи.

Пока они были в Канаде, жизненные трудности заставляли постоянно откладывать крещение Бамсе. Когда священник в Балтиморе 7 декабря, наконец, осуществил это таинство, мальчику уже было больше года. В этот же день японцы атаковали Пёрл-Харбор. Американцы были в шоке. Они не могли больше оставаться сторонними зрителями и объявили войну Японии. Через несколько дней пришло известие, что войну Соединенным Штатам объявили Гитлер и Муссолини. Война перестала быть европейской, она стала мировой.

Могла ли новая ситуация утвердить Тура в решении остаться в США до конца войны? Вероятно, да. Мысль о том, чтобы отправиться на войну добровольцем, как он собирался сделать, когда узнал о нападении немцев на Норвегию, посещала его все реже. С тех пор, как Хейердал перешел на новую работу, у него появилось время для налаживания контактов с Университетом Джона Хопкинса. Так что если у него и возникли вновь мысли о военной службе, то был и хороший повод повременить с переменой своего положения. Как раз в это время в его исследовательской работе появилась новая цель. Он по-прежнему хотел «разгадать нерешенные загадки Тихого океана», но теперь поставленная им перед собой задача стала значительно шире — Тур пришел к необходимости произвести революцию в научных методах, разрушив то, что он называл склонностью ученых к догматическому мышлению. Двадцать восьмого января 1942 года он достает чистый листок бумаги и пишет:

«Науке требуется новая кровь, новые организаторы. Она как народ без вождя, как армия без офицеров. У нас есть тысячи людей, которые копают и копают. Они достают тысячи фрагментов, но где те, кто составит их в единое целое? Где те, кто направит свою работу вширь вместо глубины, те, кто свяжет все воедино и получит результат? Таких людей у нас и нет. Потому что сейчас нужно быть членом священного клана, идти своей дорогой, быть специалистом. Моя цель — в первую очередь подорвать веру в клан. Нам нужна новая форма науки, нужны ученые, идущие поперек, строящие и связующие воедино. Нам нужны университеты для таких людей. <…>»^{326}

Идущие вширь и связующие воедино. Это так называемый холистический (комплексный) метод. Ученые должны сотрудничать, видеть целое, а не сидеть каждый в своем огороде. Этот принцип стал основополагающим в научной философии Тура Хейердала, которой он придерживался всю жизнь.

Профессора, который предлагал Хейердалу рабочее место в университете, звали Исайя Боуан; он был географ. Профессор Боуан не только руководил университетом, но и в течение двадцати лет возглавлял Географическое общество США. Тур давно, еще со времен Белла-Кулы, поддерживал с ним переписку — он был горд, что такой выдающийся исследователь проявил интерес к его занятиям. Тем с большим огорчением он, приняв во внимание материальные соображения, был вынужден отказаться от лестного предложения, которое в перспективе могло способствовать достижению степени доктора.

Тем не менее, знакомство с Боуаном все равно оказалось для Тура чрезвычайно полезным. Дело в том, что географ был одним из ведущих членов нью-йоркского международного Клуба исследователей; новые члены принимались в клуб очень редко, и Хейердалу очень хотелось стать одним из них.

Международный Клуб исследователей объединял путешественников-первооткрывателей, то есть для того, чтобы вступить в него, недостаточно было совершить путешествие в более или менее неизвестное место. Оно должно было иметь научную составляющую и, в конечном счете, способствовать расширению географических знаний о мире. Таким образом, игольное ушко, через которое предстояло протиснуться потенциальным членам клуба, было весьма узким, а кандидату, чтобы быть признанным достойным членства, нужно было сначала получить рекомендацию от члена клуба, а затем пройти через специальную отборочную комиссию.

Весной 1942 года Тура Хейердала представили президенту клуба — доктору Герберту Спиндену, который был антропологом и специалистом по культуре майя. Кроме Мексики, за свою научную карьеру он предпринял множество поездок в страны Южной Америки, прежде всего в Колумбию, Эквадор и Перу. С 1929 года он возглавлял отделение этнографических коллекций в Бруклинском музее в Нью-Йорке. Эти коллекции в первую очередь состояли из предметов культуры индейцев Северной и Южной Америки, но там нашлось место и для экспонатов из Африки и с островов Тихого океана.

Спинден внимательно выслушал рассказ Хейердала о поездке на Маркизские острова и в Британскую Колумбию, а также изложение тех идей, которые возникли у него в отношении происхождения полинезийцев. Американский этнограф не принял точку зрения Хейердала, но нашел этот вопрос весьма интересным с научной точки зрения и посоветовал норвежцу продолжить свои исследования. У Спиндена не было никаких сомнений в том, что благодаря своему путешествию Хейердал — достойный кандидат в члены международного Клуба исследователей, и он с удовольствием взял на себя обязанность предложить его кандидатуру.

Заявление на вступление в члены нужно было составить письменно на особом бланке. Там было мало места, и Тур, любивший размахнуться, когда писал на любимую тему, вынужден был ужать себя до телеграфного стиля. Это заявление хранится в архивах международного Клуба исследователей; при прочтении, несмотря на свою краткость, оно открывает ряд сюрпризов.

Первое, что хотела знать отборочная комиссия, был характер экспедиций, предпринятых заявителем. О поездке на Фату-Хиву Хейердал писал: «Одиночная экспедиция в 1937–1938 гг. на Маркизский архипелаг в юго-восточной Полинезии в сотрудничестве с Зоологическим музеем университета Осло».