Тур быстро писал в дневнике: «По всему Тронхейму были развешаны изображения роз[11] и вымпелы, кое-где на стенах крупными буквами было написано ТРОНХЕЙМ — в знак протеста против названия Нидарос». Возможно, это было первое политическое наблюдение мальчика.

Они пробыли в Тронхейме неделю. Тур радовался, что ему не нужно ходить в школу; каждое утро он лежал в постели до тех пор, пока остальные не заканчивали свой завтрак. Однажды он взял напрокат старенький велосипед, который едва был способен катиться по дороге. Тормоза были слабые, сиденье болталось, шины пропускали воздух. Поскольку насоса не нашлось, ему пришлось ехать на спущенных шинах. Наибольшим недостатком, по мнению Тура, было отсутствие у велосипеда звонка.

Однако, несмотря на интенсивное движение, он все-таки отправился в путь. Везде он натыкался на автобусы, автомобили, трамваи, мотоциклы и пешеходов. Сиденье болталось, и ему на неровной мостовой было трудно держать равновесие, несколько раз он едва не упал. На мосту через реку Нид-Эльв стало еще хуже — там стояли, дирижируя движением, полицейские, но он ничего из их указаний не понимал. Впрочем, когда Тур, мокрый от пота, наконец вернулся обратно на Кальвескиннгатен, он был очень доволен прогулкой.

Вечером был семейный ужин, и после еды все пошли пить кофе в беседку. Туру разрешили остаться в гостиной и завести граммофон; первой же попавшейся ему пластинкой оказался «Второй норвежский танец» Грига, который он не раз слышал по радио. Это произведение было его любимым.

Когда пару дней спустя они с матерью собрались в Лиллехаммер и Хорншё, ему подарили эту пластинку. Тур, чтобы не разбить, хорошо ее завернул и положил в новенький рюкзак фирмы «Берган», который Алисон купила ему за тридцать две кроны и пятьдесят эре. Ему не терпелось скорее прибыть на место. Когда они, наконец, добрались до своего домика, он не мог больше ждать и сразу побежал в ангар чтобы посмотреть на лодку. Пока он стоял там и вдыхал свежий горный воздух полными легкими, ему вдруг пришло в голову, что лодку надо просмолить.

Когда он вернулся в дом, на крыльце стояли два крестьянина, которых прислала горная полиция. Кто-то обвинил Улу Бьорнеби в том, что он продал фру Хейердал дрова, незаконно нарубленные в общих владениях. Они попросили разрешения сделать спилы с поленьев, которые принес Ула, чтобы сравнить их с пеньками. Крестьяне постарались убедить впечатлительную фру Хейердал, что она сама находится вне подозрений.

Уже не первый раз деревенские жаловались на Улу. Тот не соглашался с обвинениями, и Тур, конечно, был на его стороне.

Закончив пилить, крестьяне забрали куски дерева с собой в лес. Обратно они не вернулись, и Тур больше ничего об этом не слышал. «Наверное, все же кто-то другой промышлял в общинных владениях, а не Ула», — с облегчением подумал он.

Новое происшествие случилось позднее. Тур как раз приготовил себе тарелку сметанной каши[12], когда появился Ула. С ним был незнакомый человек. Они собирались ловить рыбу оттертралом. Не хочет ли Тур пойти с ними, спросили они, и он с большим удовольствием откликнулся на приглашение.

Незнакомец сел за весла, вдали от берега Ула спустил в воду два оттер-трала. Рыба ловилась хорошо, но, как назло, оказалось, что на берегу стояли рыбные инспектора и рассматривали их в бинокль. Ловить оттер-тралом разрешалось только местным деревенским жителям, и снова Уле пришлось подвергнуться допросу. Он уверял, что у него есть разрешение властей, но лицензия осталась дома, в Хинне. Инспектор не поверил Уле на слово и проводил его до дома, чтобы выяснить все до конца. Незнакомцу тоже не удалось вызвать сочувствие инспекции, ему грозил штраф в 50 крон.

Тур отделался легким испугом. Люди с биноклем сочли, что он не принимал участия в ловле, а только смотрел, — так они и сказали, хотя, конечно же, видели, с каким радостным оживлением Тур помогал снимать рыбу с крючка. Милосердие в них возобладало над чувством долга: юный Хейердал выглядел совсем еще ребенком. Однако Тур не очень понял, почему так строго обошлись с Улой. Да, он был из Лиллехаммера, и поэтому формально не считался жителем деревни. Но он жил в Хинне, и был таким же деревенским жителем, как и остальные. Почему местные власти преследовали его и не разрешали пользоваться тем малым, что он добывал себе на жизнь в лесу? Неужели было бы лучше, чтобы он стал городским бродягой?

Тур за свою короткую жизнь не так часто сталкивался с несправедливостью. Но это лето заставило его соприкоснуться с богатым на конфликты миром взрослых. Он записал в дневнике: «Какая низость, как подло поступают эти местные крестьяне по отношению к Уле, я еле сдерживался от злости, когда они делали спилы с наших бревен».

Однако ничто не могло помешать Туру вести собственную охоту за приключениями. Практически каждый день он собирал рюкзак и отправлялся в поход — с Улой, с кем-то еще или в одиночку. Он ходил вдоль ручья, бродил по болотам, поднимался на вершины, и все это с одной целью — наблюдать. Дикие утки низко летали над водой, скрывались в камышах, где водились ондатры и мелкая живность. Куропатки звали своих цыплят, что разбрелись кругом, среди деревьев раздавался шум крыльев глухарей. Там и сям Туру попадались лемминги: он не мог удержаться, чтобы не попробовать поймать какое-нибудь из этих маленьких существ. Иногда это удавалось, но обычно он оставался без добычи. Тогда случалось, что, увлекшись дикой игрой, он поднимал ружье и нажимал на курок — выстрел разрывал лемминга в клочья. В пылу ловли Тур забывал, что убивать зверей плохо. Впрочем, куда чаще он стрелял по мишеням, бутылкам, жестянкам, корням, плавающим в воде. Ему так нравилось стрелять, что он достал себе револьвер 32 калибра. С ним он бродил по лесу и целился в деревья или развлекался, простреливая дырки в полу веранды.

Несмотря на то, что Алисон всегда следила за увлечениями сына, в его сумасшедшем увлечении стрельбой она не видела ничего дурного. Возможно, это объяснялось тем, что в юности она сама любила пострелять и даже, будучи в Англии, получила в подарок «маленький симпатичный револьвер»^{63}. Только когда Тур выстрелил в тарелку и она разлетелась на мелкие кусочки, случился скандал. «Если он хочет стрелять, пусть держится подальше от дома», — заявила Алисон.

Таким же привлекательным, как лес и горы, было для Тура и озеро Хорншё с маленьким островом посередине. Там он купался, плавал на лодке, ловил рыбу.

Лив и Тур в Хорншё осенью 1936 г.

Там он построил свой первый плот, использовав, как он записал в дневнике «несколько поленьев и палок». И далее: «Я забрался на плот и поплыл к острову. Плот не был особенно устойчивым, и, когда налетели надоедливые оводы, он несколько раз чуть не перевернулся из-за моих резких движений».

Но плот не перевернулся. Вскоре Тур заплыл так далеко, что до берега стало одинаково далеко в любую сторону, но — хотя он плавать не умел — страха не было.

Он ведь сам построил этот плот.

Тихоокеанский рай. На о. Фату-Хива Маркизского архипелага Тур и Лив хотели найти путь обратно к природе

Назад к природе. Лив и Тур хотели сбежать от цивилизации и жить как можно проще. Эту хижину на Фату-Хиве построил для них последний каннибал

Капитан Винни Брандер был очарован норвежской парой, которая отправилась в столь далекий путь, чтобы укрыться от цивилизованного мира. В некоторой степени он сделал то же самое, когда много лет назад простился с Европой, чтобы обосноваться в тихоокеанской глуши. Но ему хватило Папеэте, «столицы» Таити, хотя и туда в последние годы проникла цивилизация. Там даже появились автомобили. Жить на одном из дальних, совершенно не затронутых цивилизацией островов было для него слишком, и он с трудом мог понять желание молодоженов поселиться на Фату-Хиве. Если говорить откровенно, он совсем не хотел высаживать там норвежцев.