Нож словно стал продолжением руки Тура — он чистил растения, вскрывал кокосовые орехи, разделывал все, что можно было употребить в пищу. Купленное на Таити мачете было достаточно большим и тяжелым, и с его помощью Тур мог тесать деревья.

Сахарный тростник. Лив грызет сладости, предоставленные самой природой

Более или менее легкое начало жизни Тура и Лив на Фату-Хиве объяснялось не только и не столько наличием кастрюли и ножа. Главным образом, этому способствовал Терииероо а Терииерооитераи, вождь, у которого они жили на Таити, в ожидании, пока капитан Брандер направит свои паруса к Маркизским островам. У него и его многочисленной семьи они научились отличать съедобное от несъедобного, разжигать огонь без спичек, печь на костре плоды хлебного дерева, ловить рыбу в лагуне и раков в речке, забираться на тонкий ствол пальмы. Именно на Таити Тур и Лив впервые ощутили вкус полинезийской культуры и научились одеваться, как туземцы. Там Тур стал свидетелем спокойного отношения полинезийцев к личной собственности. Задолго до появления христианства полинезийцы жили по законам любви к ближнему (исключение тут, конечно, составляло военное время). Положение человека определялось в их обществе не по размерам его собственности. Тур с удовлетворением узнал, что наивысшего уважения здесь достигает тот, кто делится с другими людьми всем тем, что у него есть^{82}.

Вождь. На Таити Терииероо научил Лив и Тура различать в джунглях съедобное и несъедобное

Издали остров Таити казался корзиной цветов, встающей из моря, но с прибытием в Папеэте начались разочарования. Тур представлял, что рай откроется им сразу же, как только они войдут в гавань, но по мере приближения парохода к пристани, до него все явственнее доносилась какофония звуков цивилизации: гудели автомобили, ворчали жандармы, кричали таможенники, плакали дети. Толпа народу, что собралась на пристани в ожидании редкого события, — а таким событием несомненно становилось каждое прибытие парохода из самой Франции — была, к удивлению Тура, одета совершенно по-европейски. Он увидел соломенные шляпы, галстуки и хорошо отглаженные брюки. Женщин были на каблуках, их лица были нарумянены, губы напомажены, некоторые из них даже курили сигареты. Повсюду здесь был тяжелый и сладковатый запах копры, лежащей в мешках на пристани и ждущей погрузки. И непонятно было: откуда же исходил тот нежный запах цветов, что встретил их в море?

Тур проглотил комок^{83}. Он сошел на берег и узнал, что им, может быть, придется ждать несколько недель, прежде чем «Тереора» отправится на Маркизские острова. О точных сроках отплытия знал только капитан, остальные ведали лишь то, что капитан Брандер не отправится в плавание, пока сам не решит, что пора сниматься с якоря. В общем у супругов Хейердал не оставалось другого выбора, кроме как обосноваться на время на Таити. Они устроились в местном весьма примитивно устроенном отеле. Комнаты здесь разделялись невысокими перегородками, и любопытным соседям достаточно было вытянуть шею, чтобы увидеть, чем занимаются молодые любовники^{84}.

Первый европеец появился на Таити в 1767 году. Это был английский моряк Самуэль Уоллис. На следующий год здесь высадился Луи-Антуан де Бугенвиль, который очень хотел стать первым французом, совершившим кругосветное плавание. А затем, в 1769 году, Таити в первый раз посетил знаменитый Джеймс Кук. Все они возвратились в Европу с рассказами о невероятной красоте острова. Речь, однако, шла не только о природе. Красивые женщины занимали их в гораздо большей степени. Их эротические танцы возбуждали страсть даже у отъявленного моралиста, а уж когда дело дошло до простодушных приглашений заняться любовью!.. Ранние первооткрыватели смотрели на таитянскую жизнь с точки зрения христианских ценностей и соответственно ее описывали, однако это не помешало возникновению в Европе представления, что Уоллис, де Бугенвиль и Кук нашли настоящий рай. Само название Таити, или Отахеити, как называли остров полинезийцы, стало синонимом счастья и беззаботности.

Открытие европейцами Таити совпало с эпохой Просвещения. Европейские философы занимались в это время поисками исконной сущности человека и образа жизни, который предшествовал появлению религии и общественных институтов. Все это делалось с целью осознать ошибки, которые совершило человечество, — чтобы легче было построить более светлое будущее. Центральным элементом этой философии стал термин, предложенный французским философом Жан-Жаком Руссо — «благородный дикарь» (the noble savage). Эти «благородные дикари», по Руссо, изначально жили в состоянии равенства между индивидами, не зная ни добра, ни зла. Как только человек попал в зависимость от другого человека, в мире появилось неравенство и, соответственно, добро и зло. Через это знание о перволюдях современные люди должны были понять, как им в гармонии с природой, — где здравый смысл, а не Бог, должен править миром, — совершенствовать свой образ жизни.

Чтобы воплотить свои идеи, философы стали искать «живые» модели среди известных в мире сообществ, и некоторые из них действительно заслуживали внимания. Таити в этой связи приобрел особый статус — здесь можно было найти основание для оптимистического взгляда на человеческое будущее. И Уоллис, и де Бугенвиль были потрясены природными богатствами острова и приветливыми гостеприимными жителями — сочетание этих ценностей как нельзя лучше подходило для философских построений^{85}.

Тура Хейердала тоже одно время занимала идея Руссо о «благородном дикаре». Когда-то в разговоре с другом Арнольдом он сравнил цивилизацию с домом, полным людей, которые никогда не выходили наружу и, соответственно, не знали, как этот дом выглядит со стороны. Чтобы узнать это, хотя бы один житель дома должен был выйти за дверь, — именно это Тур и сделал. Он переплыл океан, чтобы на практике проверить идеи философов эпохи Просвещения. Вместе с Лив он хотел «попытаться доказать, что современные европейцы могут вести образ жизни первобытных людей в природных условиях», — сказал Тур корреспонденту при отплытии^{86}. Но если он мечтал вернуться к природе, то Руссо считал, что это невозможно. Для него развитие цивилизации возможно было только на основе нового общественного договора^{87}. Для верующего в здравый смысл Руссо не было необходимости отправляться на поиски рая, и тем более — на край света.

В эпоху Просвещения многие европейцы говорили о необходимости сексуальной свободы и поэтому восхищались рассказами о Таити; в то же время христианская Европа не желала допускать распространения полинезийской распущенности. В последующие годы и британцы, и французы отправляли миссионеров на Таити и соседние острова, которые тут же приступали к делу, уничтожая культуру тихоокеанских народов и заменяя ее своей собственной. Миссионеры распространяли учение о первородном грехе, борьбе Бога и дьявола и вечном проклятии для тех, кто не желал спасения души. Как бы то ни было, они добились успеха — полинезийцы охотно позволили обратить себя в христианство.

Тур Хейердал объяснял это тем, что религия всегда занимала центральное место в их жизни. Как и христиане, народы Тихого океана имели храмы, священников и религиозные обряды. Хотя понятия о том, что является приличным, у христиан и островитян были различны, в религии полинезийцев тоже существовали четкие запреты, выражаемые словом «табу». Поскольку «такие важные основополагающие понятия как священство, обряд и место для священных собраний у островитян имелись», «европейским миссионерам оставалось лишь заменить почитание старых невидимых богов на почитание нового невидимого Бога», — пишет Хейердал^{88}.