Во мне нарастало беспокойство. Нерациональное, глупое. Если я мог бы дышать, я бы задыхался, елси бы мог двигаться — побежал бы.

И главное, непонятно, отчего это.

Чтобы отвлечься, стал разглядывать лица людей. Возбужденные, торопятся к площади. Кажется, какой-то праздник. Скупщик тоже устремился вперед вместе с людским потоком.

Да успокойся же ты, Кенррет, успокойся! Мысли бешено скачут, натыкаются друг на друга, спутываются и спотыкаются… Что происходит? Почему на каждом человеческом лице мне мерещится зловещая ухмылка обитателя Хеля?..

Площадь. Паника нарастает, громче и быстрее: аллегро, престо, престиссимо(3)! И вот, на финальном высоком аккорде — оборвалось сердце и ухнуло в Небытие.

Позорный столб сегодня не был звездой. Посредине площади, под перекрестнымии взглядами публики — другой высокий шест, под ним — вязанки хвороста. Костер для мирного пикника. Не хватает лишь куска мяса на вертеле.

А вот и оно — главное блюдо.

Я бы зажмурился, малодушно — но не мог, моё тело еще в течении одиннадцати с лишним часов будет не моим.

Фигура — тонкая, прямая, демонстративно торжественная. В сером балахоне кающейся грешницы. Волосы заплетены в небрежную косу.

На лице — тонкий ручеек крови, уже запекшийся… Бледная, губы упрямо стиснуты.

Почему? Как?.. ведь они… Не могли догадаться, не могли!

— Это ведьму казнят что ли? — с наслаждением, таким мучительным, поинтересовался демон у стоящих рядом горожан.

— Именно, — солидно кивнул один. — Таких, как она, еще при рождении собакам бросать надо.

И даже нет спасительной ярости, только боль и страх — и еще мысль бьется: "Это неправда. Это не может быть. Это не Лаэли грубо тянут к столбу. Это не она, привязанная, упрямо и дерзко смотрит на толпу внизу".

— Это она, — глумливо шепчет демон. — Нравится? Да ты не торопись, торопиться нам с тобой некуда. Смотри, уже факелы несут.

Останови их!

— С какой стати, — тихо, завернувшись в воротник, отвечает он. — Я люблю смотреть, как казнят молоденьких ведьмочек. Это так возбуждает.

Затрещали ветки. Лаэли сдалась на миг — зажмурила глаза, подобралась, но потом тряхнула головой — о, как хорошо я знал этот жест! — криво улыбнулась сквозь высокие языки огня.

Сейчас же, это приказ.

— Сейчас ты не можешь приказывать мне. Вот через одиннадцать часов… Неужели она так и не закричит? Наверное, в кровь все губы изгрызла.

Вряд ли я чувствовал бы больше боли, если бы меня самого привязали к столбу. Когда от невыносимого жара кожа плавится, лопается пузырями, затем обугливается…

— О, не выдержала, — прокомментировал демон. Люди вокруг, как в кошмарном сне, стояли неподвижно, молча. — Ну, сейчас уже всё.

Я схожу с ума — или умираю. Я умер в тот момент, когда раздался этот режущий сердце крик.

Первый и последний.

П р и м е ч а н и я:

(1)Tut, tut — англ. Нечто вроде "Тихо, тихо".

(2) Dura lex, sed lex — лат. Закон суров, но это закон.

(3) Аллегро, престо, престиссимо — муз. Темп — скорый, быстрый, самый быстрый

ДАРМ'РИСС

— Извините… простите, — буркнул демон, пробираясь между людьми. Добрался до темного переулка.

— Ну, юный Кенррет, понравилось?

Я молчал, продолжая безуспешные попытки вернуть себе контроль над телом.

— Разжалобил ты меня, — Скупщик утер несуществующую слезу. — Ладно, так и быть, прощу тебе эту плату. То есть не прощу, кончено — хе-хе, как я мог такое сказать? Перепишу на более поздний счет. А сейчас — помогу… выполню твой приказ.

Выполнишь? Что ты сделаешь? Ты… вернешь её?

— Даже не спросишь, что потребую взамен?

Мне всё равно. Большая часть моего и без того ущербного сознания отключилась, чтобы не вспоминать то, что случилось на площади.

А у вас на глазах когда-нибудь сжигали… сестру? Подругу?..

— Отдам твою силу — попользоваться. Ты ведь хочешь спасти эту девочку? Ну вот. Поиграешь со своим любимым Хроносом. Вернешься на час назад, раскидаешь инквизиторов как котят, откроешь для магички портал. Она меня не интересует — с сосудом Хаоса связываться себе дороже. Понятно?

Давай.

Я ожил. Даже не хочу думать, что за подвох демон приготовил на этот раз… Точнее — надеюсь, что единственный подвох — плата.

Снова ощутил себя восхитительно живым — напряг мышцы, вдохнул поглубже. Игры со временем опасны даже для Архимагов, а уж изменять что либо в прошлом, значит, обречь себя на проклятие и смерть.

Я усмехнулся. Дарм'рисс Кенррет проклят уже так давно, что это уже не пугает. А смерть, если не ошибаюсь, меня ждет сразу после того, как я помогу Лаэли.

Лаэли. Встряхнулся, прогоняя из мыслей образ девушки — сейчас это будет меня только отвлекать от ритуала.

Свободная, темная сила хлынула в меня, заполнив до отказа — спасибо Скупщику. И вот, океан времени раскрылся навстречу — опасный, своевольный, враждебный. Но опытному пловцу нечего боятся…

Ровно час назад, тот же самый закоулок. Скупщик пропал, но не стоит надеяться, что надолго. На площади уже установили столб, складывают хворост. Я машинально накинул на себя Мантию Отвлечения, скользнул в сторону городского Собора. Из грешницы, из ведьмы инквизиторы сначала выжмут всё. Что только возможно, в этом я не сомневаюсь.

На ступеньках Собора я развеял Мантию. Если кто-то встретится по дороге, ему же хуже… Впрочем, ведьму, кажется, никто не охранял.

Ах, нет, охранял. Молоденький монашек выскочил из-за угла, раскрыл рот в беззвучном крике — да так и упал: голова откатилась в сторону, глаза невидяще уставились в потолок. Кровь хлынула из перерезанной верным клинком артерии — я не отодвинулся, задумчиво смотрел на алые пятна, расползающиеся по моей одежде. Мы так бездумно проливаем эту драгоценную жидкость.

Но мне его не жаль. Боле того — я не прочь встретить еще парочку инквизиторов.

Тогда я понял значение слова "ненависть" — раньше этого не было, о нет. Была холодная расчетливая ярость или бурный гнев. Но ненависть… такая удушающая, дурманная, звериная, холодная, ядовитая… нет, её не описать. Но приятно было чувствовать хотя бы это — подозреваю, спустя какое-то время я перестану ощущать что-либо вообще.

Не заметил, как ускорил шаг — едва успел затормозить, когда услышал разговор. Голоса были знакомы: один — слишком знаком. Лаэли и Хоуп — в небольшой молельне. Дверь открыта, поэтому я слышу каждое слово.

— Лаэли, почему ты не хочешь покаяться?

— Мне не в чем каяться, Хоуп, — устало и грустно. — Почему ты мне не веришь?

— Отец Настоятель сказал, что ты ведьма, — уверенно, торжественно.

Тишина. Рукоять Раока холодила ладонь, но я не спешил.

— Хоуп… я не хочу умирать. Помоги мне.

— Нет, — шорох платья. — Это ты меня привела в монастырь, вернула веру в милосердного Бога. Ия говорю. Тебе, Лаэли, для твоего же блага — грех ведовства должен быть искуплен грехом. Я сама принесу первый факел — всё ради твоего блага.

Монахиня с клеймом прелюбодейки вышла из молельни, высоко подняв равнодушную голову.

— Прости им, ибо не ведают… — и вздох. У меня сжалось сердце — не знаю, что было больнее: давешний крик или эти отчаянные слова.

Унял биение глупой птицы в груди, вошел в молельню; едва на наступил на край балахона сидящей на полу узницы. Остановился. Жива… как будто до последней секунды боялся, что ошибся с Хроносом и перенес себя не туда.

— Дар? Наконец-то, — расслабилась, туго стянутые веревками руки обмякли. Я увидел — нет, понял — что она дрожит. Мелко, от пережитого страха.

Молча разрезал путы. Она ничего не сказал о пятнах на одежде, лишь спросила, не ранен ли я.

— Нет. А ты?

Как глупо. Никому не пришло в голову заговорить о том, что важнее всего — о Зеркалах.

— Я знала, что ты успеешь, — слабо улыбнулась, перекинула растрепанную косу через плечо. — И обязательно что-нибудь придумаешь.