Ведьмочка схватила клетчатое полотенце и смахнула волшебное существо со стола.

— Эй, я работаю! — возмутился оскорбленный в лучших чувствах мальчуган.

— Я тоже, — оскалилась моя подруга, схватила метлу и, напевая, вымела духа за дверь.

ЛАЭЛИ

Кто в тринадцать лет не размышлял о самоубийстве? Как сладко и больно жалеть себя, погибшего во цвете лет! И — ух, как они все пожалеют, что не понимали юное существо, которое зачахло во мраке своей комнаты, проливая горькие слезы над гениальными (без сомнения!) рифмами "кровь — любовь"…

Для меня же самым страшным кошмаром — и местью всему человечеству — был уход в монастырь. Не знаю уж, благодаря рано проявившимся магическим способностям или семейке Адамс, фанатикам священного отакуизма, но монастырь мерещился моим неокрепшим нейронам зловеще громадой, уйти куда — значит похоронить себя заживо.

И вот, сейчас я была на пороге этого кошмара. Серые тучи рваным саваном нависали сверху, грозя пролиться холодным дождем, ветер зловеще хохотал и нахально пробирался под теплую вязаную накидку. Трагический настрой несколько портил Амур, мелко семенящий за нами с Хоуп, ядовито комментирующий фигуры всех проходящих мимо монахинь. Он клятвенно пообещал, впрочем, не использовать лук (почему-то сохранивший магические свойства) на территории монастыря, где монахи и монахини хоть и редко, но все же встречались на общих службах.

Наша проводница отвела нас в скромную келью, где Хоуп и я должны были жить во время послушничества. Две кровати, мрачный шкафчик, угол с иконами и молитвенником. На кроватях лежали серые рясы — и мне невольно вспомнился первый день в МУМИ. Пожалуй, здесь тоже следует ожидать подвоха.

— Одевайтесь, — властно приказала монахиня.

Ну что, косплеим монашек?

— Извините, — пропыхтела я минуту спустя. — А побольше размера нет?

Женщина приподняла брови.

— Но ведь ряса длинная, тебе как раз до щиколоток. В талии и плечах, пожалуй, даже широка.

— Да, но вот… грудь не помещается.

Одеяния не были рассчитаны на земных девушек, явно. Не виноватая я.

— Не отрезать же её.

Монахиня смерила мою часть тела оценивающим взглядом.

— А вообще-то хорошая идея. Надо сказать об этом матери-настоятельнице и ввести в обычай…

От страха объем моих первых девяноста резко уменьшился.

Чувствую, меня здесь ожидает множество чудесных минут…

За первый день, как и следовало ожидать, ни мне, ни Амуру ничего не удалось узнать, поэтому Дара я не смогла обнадежить. Странное дело, моего железобетонного коллегу продолжали терзать опасения — он настойчиво предлагал мне бросить всё к Вааловой(4) бабушке. И именно это заставило меня с упорством настаивать на продолжении эксперимента. Не хочу больше поддаваться остроухому!

Или — не хочу больше оказываться рядом с ним? Близко, так близко, что даже кожа кажется сомнительной преградой между двумя душами — что уж говорить об одежде… Нет, не хочу. Не понимаю себя. Как будто голова говорит одно, а… а тело — другое.

Брр.

Так вот. В этот же самый первый день нас, послушниц, нагрузили таким объемом работы, что большинство к вечеру уже не стояли на ногах. Однако во мне не было сочувствие к товаркам по несчастью — вспоминая поединки с дроу на скимитарах или практические задания Ринальдо, где смерть была вполне возможным исходом, я радовалась "передышке".

Поэтому на вечернюю общую службу пойти смогли только трое — благо, это было необязательным удовольствием. Меня подгоняло (кроме чувства долга) страстное любопытство: какие, интересно, юноши уходят в монастырь? И бесенок внутри не давал покоя, нагонял шальные мысли. Честно слово, как могла, старалась не поддаваться искушениям!

Из великолепного зеленого весеннего вечера, горько пахнущего сгоревшей травой и влагой, мы вошли, в свой черед, в мрачный собор. Он был огромным, рассчитанным на все население мужского и женского монастыря, и при этом еще и оставалось свободное пространство!

Ряд колонн вел к алтарю, собор изнутри совещался алыми и голубыми лампадками, мечущийся свет которых выхватывал из мрака лица монахов и монахинь. Жутко.

И так, век за веком, напевные и невнятные слова молитв, смиренно опущенные глаза, слезы просветления или раскаяния, мирра, ладан и воск. Бог есть любовь. И Смерти нет.

Чувствую себя такой одинокой среди этих людей. Я знаю то, чего не знают они, но мне от этого ни капли не легче… Сессен, Алхаст, как мне не хватает вас!

Хоуп потянула меня за плечо, возвращая в реальный мир. Зашептала на ухо, обдавая горячим дыханием кожу на шее.

— Смотри, смотри, это отец-настоятель!

Усилием воли я заставила себя заинтересоваться происходящим. Отец-настоятель был благообразным седым мужчиной средних лет, с сединой на висках, но без залысин.

Чересчур благообразен — как с картины. Я чувствую переигрывание… Сколько демонов скрывается в твоей душе, священник?

Словно прочитав мои мысли, настоятель обернулся в сторону новых послушниц. Хоуп и вторая девушка ахнули и опустили глаза, трепеща от благоговейного восторга. Я же, оправдывая репутацию жирафа, до которого всё доходит на третьи сутки, только начала догадываться о том, что следует вести себя чуть скромнее, когда священник приблизился.

Строить из себя скромницу-эльфийку было уже поздно, поэтому лишь слегка поклонилась.

— Зачем ты здесь, дитя? — вопросил хорошо поставленный баритон церковника.

— Ищу истину, — и это была чистая правда.

— Ты не боишься, что её величие не сможет вынести обычный человек?

— Бог есть истина. И Бог есть в каждом человеке… разве не так говорится в Книгах, Отец?

— Верно, — его взгляд задержался на моем лице, скользнул в сторону.

Из-за этого неуловимого взгляда, равнодушно-мягкого тона священник начинал мне активно не нравиться.

— Дитя, я бы хотел поговорить с тобой.

Всё. На костер хамку…Давно пора, а то что-то подмерзаю я в этой рясе.

— Я буду счастлива испить чашу вашей мудрости, господин.

— Нет-нет, — возразил настоятель, — Господин у нас только один, Господь Бог. Мне нравится твое рвение и твоя чистая душа — я вижу её свет в твоих очах.

Амур захихикал.

— Чистая душа у магички! Старик, да ты поехал крышей.

В общем, хорошо, что кроме меня, цыпленка никто не слышал.

— Дочь моя, я буду ждать тебя завтра после утренней службы, здесь, у входа в собор.

Вместо ответа поклонилась. Коварный, злобный план начал зреть в моей чистой душе.

Ночью я тихо выскользнула из кельи, надо было провести военный совет с Амуром, подальше от чужих ушей.

— Амурчик, мне нужна твоя помощь.

— Ах, вот как? Чуть что — "цыпленок", а если нужна помощь, так Амурчик! — запыхтело дитя.

— Не обижайся, я же любя. Дело касается настоятеля….

— Он ни о чем не знает, — поторопился сообщить мальчишка. — Сегодня я побывал у него в келье, там нет ни единого подозрительного клочка бумажки.

— Это еще не показатель. Твой лук ведь еще работает?

— Да, только слабо. Чувство нестойкое, быстро пропадает. Ты кого-то хочешь приворожить?

— Настоятеля, — брякнула, собравшись с духом. — Не смотри на меня так, Амур! Он знает что-то о детях Мимира; я готова поспорить на свою душу, что знает! Мой план, конечно, отвратительный, но другого пути не вижу — и потом, когда верну себе магию, сниму все последствия с церковника, обещаю! Но…

— Если ты еще не поняла, — обстоятельно начал дух, — мои стрелы здесь не помогут. И, кстати, твой план вовсе не отвратительный — если ты поймешь, к кому он относится. Лаэли, это старик — глава Инквизиции! И не настолько он добродетелен, как кажется.

— Я догадалась.

— А ты не догадываешься, что тот, кто учит других людей, как жить, никогда не пользуется своими же правилами? Проще говоря, распоследняя кухарка в монастыре более чиста и искренна, чем отец-настоятель.