— Кофе придется варить в кастрюльке, — сообщила из кухни девушка через некоторое время.

— Вари! Нас мелкие сложности не пугают, — отозвался я и продолжил литературные упражнения. Строго говоря, литературными упражнения были лишь отчасти. Вообще-то, литературно-эстетические ценности формулировки обещания не играют никакой роли. Важна была лишь однозначность клятвы — не зря же любой юридический документ (кроме защитных речей адвоката, разумеется) написан кошмарным, с точки зрения словесности, языком. Не напрасно мой друг Петров потратил долгие часы, выбивая из меня любовь к литературным красивостям и обучая формулировать мысли так, чтобы трактовать моё произведение можно было бы единственным образом, тем самым, что имел в виду я. Через пятнадцать минут был готов текст, изобиловавший милыми любой законотворческой душе оборотами. Трижды в клятве встречались «каковые вышеупомянутые» и дважды «обстоятельства непреодолимой силы». К слову сказать, за все безобразия, вызванные таковыми вышеупомянутыми обстоятельствами, ответ несла сторона, принимающая обязательства. Я с удовольствием перечитал свое произведение. В нем моим новым союзникам запрещалось не только повторное использование секвенции эха (оживления), но и всякое о ней упоминание в устном или письменном виде. Запрещалось также «преднамеренное и иное» использование прочих секвенций (я собирался, в качестве бонуса, получить у дружинников секвенцию, на грэйс которой они подловили нас с Хией в день приезда). Я вовсе не планировал надувать наших новых партнеров, подсунув им нестойкую копию Ильича, поэтому в разделе «термины и определения» упомянул, что однократным применением вышеупомянутой секвенции считается отправление всех необходимых для успешного достижения названной цели обрядов и ритуалов. С одной стороны, на сомнительную с моей точки зрения, формулировку «обряды и ритуалы» секвенция нерушимого обещания реагировала должным образом (этому меня научил Петров). С другой стороны, я не собирался никому рассказывать, что для того, чтобы копия не исчезла сама собой через некоторое время, секвенцию эха следует провести дважды. На всякий случай, я запретил разглашение целей применения секвенции эха. Если вдруг возрожденный нами Вождь приобретет некоторую известность, я бы не хотел, чтобы его появление связывалось с Секвенториумом.

Еще через двадцать минут мы с Хией вышли из подъезда и не спеша отправились в сторону вокзала.

Господин Ленский встретил нас с радостью, как старых друзей. Обратился ко мне по имени и дружески стиснул мой локоть. В ответ я назвал его Арнольдом и слегка хлопнул по плечу. Похоже, что от нашей вчерашней встречи у него не осталось никакого неприятного осадка — отходчивые ребята эти дружинники! После распоряжения, отданного в телефонную трубку негромким голосом, нам всем принесли по чашечке кофе. Не в обиду Хие будет сказано, но кофе в клубе любителей Ильича оказался куда вкуснее, чем тот, что был сварен в кособокой кастрюле у нас на квартире. Впрочем, Хия кофе пить не стала, а заняла обычное место у меня за спиной. Первым делом я поинтересовался у Ленского, кто, кроме него, посвящен в планы оживления Вождя (мне нужно было понять, сколько человек придется приводить к обещанию). Оказалось, что кроме самого Арнольда и еще одного «ключевого сотрудника», никто и понятия не имеет о великих замыслах. Меня это очень удивило:

— А остальные? Зачем они с повязками по городу ходят?

Ленский начал объяснять, что молодые люди всеми силами желают поддерживать порядок в родном городе и помогать правоохранительным органам в предотвращении правонарушений. Мне это показалось не слишком убедительным, поэтому он добавил, что дружинники получают дополнительно три дня к оплачиваемому отпуску. Меня и этот довод не очень удовлетворил. Тогда Ленский вынужден был объяснить, что в Боголюбске дела с рабочими местами обстоят не очень хорошо, поэтому, «при прочих равных», предпочтение отдается тем, кто хотел бы работать в дружине.

— А еще, мы им немного доплачиваем, — под конец добавил он.

— Это деловой подход, — одобрил я. — А деньги где берете?

Предводитель дружинников начал путано рассказывать о специальном фонде, учрежденном предпринимателями города, в который, на строго добровольной основе, любое лицо, юридическое и физическое, вправе сделать взнос в денежной или иной форме.

— Да ты, братец, просто вымогатель, — мысленно заключил я, — похоже, твоя деятельность в американском языке носит название «протэкшн», а в нашем, многословном и могучем, называется словом «рэкет».

Я не стал делиться своей догадкой, а, вместо этого, перешел к насущным делам, объяснив, что оба, посвященных в тайну, должны будут принести нерушимое обещание. Кроме того, я собирался услышать все подробности о деятельности боголюбской дружины в погоне за секвенциями. Ленский захотел ознакомиться с текстом, долго его изучал, а потом отложил в сторону и, с некоторым недоумением, сказал:

— Значит, обряд существует на самом деле?

— Какой обряд? — удивился я.

— Обряд нерушимой клятвы.

— Мы называем это секвенцией нерушимого обещания, — уточнил я. — А почему вы так удивлены? Наверняка, Попцов вам говорил об этом, когда вы пытались вытащить из него рецепты.

— Мы ему не поверили, — коротко ответил Ленский.

— Мне можете верить, — сообщил я. — Зовите своего «ключевого сотрудника».

— Секундочку, — попросил Арнольд. — У меня есть вопросы по тексту. Что означает «перестану дышать»?

— Это стандартная формулировка, — успокоил его я, — если нарушите обещание, то тут же умрете. От удушья, полагаю.

— Но Попцов умер от сердечного приступа! — воскликнул Ленский.

— Вот ты раскололся, гнида с чистыми руками, — с удовлетворением подумал я и сказал:

— Вы правы. Есть другая стандартная формулировка «Пусть у меня перестанет биться сердце», — признал я. — Будем менять?

— Нет, что вы, — испугано сказал Арнольд. — Я не собираюсь нарушать.

— Ну и отлично! — заключил я. — Зовите своего ключевого сотрудника.

— Еще минуту, пожалуйста, — в голосе собеседника неожиданно появились металлические нотки, — мне нужны гарантии.

— Какие еще гарантии?

— Я должен быть уверен, что вы выполните свое обещание.

— Будьте уверены, выполню. Траутман без нужды не врет, — кстати, и то и другое было святой правдой. Я собирался выполнить обещание, данное этим блаженным, и, действительно, без нужды не лгу.

— Мне нужны гарантии, — кажется, Арнольд зациклился.

— Боюсь, что вам придется поверить мне на слово, — сухо сказал я. — Мои вчерашние заявления — не пустые угроза, а официальная позиция Секвенториума. Я осознаю, что вчера ввел вас в заблуждение, объявив, что ваши сотрудники убиты. Вы хотите, чтобы я начал сожалеть об этой своей небольшой лжи? — произнеся эту речь, я выпучил глаза и грозно уставился на много возомнившего о себе Арнольда. Как-то Петров упомянул, что, если я немного потренируюсь, то смогу воспроизводить «взгляд василиска», приписываемый современниками императору Павлу. Петров знал, о чем говорил — это взгляд, если я его понял правильно, ему как-то пришлось испытать на себе. Честно говоря, это заявление мой друг сделал, находясь в некотором раздражении, после того, как на какое-то его критическое замечание, я начал яростно пожирать его глазами. Наш небольшой конфликт разрешился, как всегда, через пару минут, но слова Петрова запали мне в душу.

— Зовите свою ключевую фигуру, — повторил я. — У нас с вами еще куча дел. — Я не очень представлял, какую кучу имею в виду, но, похоже, мой деловой тон возымел эффект: Ленский снял трубку, потыкал пальцами клавиши и сказал:

— Дима, ты где? — трубка что-то проквакала в ответ. — Хорошо, пусть идут патрулировать улицы, а ты — бегом ко мне.

После этого господин Ленский посмотрел на меня и объявил:

— Сейчас придет, — затем взял со стола и начал перечитывать текст нерушимого обещания.

Я попросил разрешения закурить и обернулся к Хие:

— Может, присядешь?