Магнус немного разбирался в психологии. Смерть он рассматривал как процесс, через который должны пройти все. Ярость, протест, покорность — все это было понятно. И в какой-то степени имело право на жизнь. Люди с червоточинкой могли заниматься всем этим в свое удовольствие. А вот у тех, кто попадал в подвалы Магнуса, такой возможности уже не было. Но зато они успевали примириться со смертью. Почти все. А вот с чем никто из них не мог справиться, так это с болью методичного уничтожения. Когда их тела в живом состоянии разделывали ножами. Все они в конце концов ломались.

Все.

И даже пророк Джон Коллинз, сейчас такой вызывающе-смелый, непременно должен был сломаться.

Род Шанти восходил к временам основания города, но после просмотра записей о рождениях, браках и смертях Мэри Симонсон сразу стало ясно, что она не найдет доказательств, свидетельствующих в пользу Ричарда Шанти. Она проследила его родословную до седьмого колена. Все было в полном порядке, за исключением смерти ребенка по имени Ричард Шанти. Но если документы Ричарда Шанти были фальшивкой, если он не обладал подлинным статусом гражданина города, значит, и его потомки тоже не должны иметь статуса. Очаровательные близняшки, дети, которыми могла бы гордиться любая семья, и даже его жена, поскольку носила его фамилию, — все они должны были разделить его судьбу.

Она поймала себя на том, что ей вовсе не хочется этого, потому что она успела проникнуться симпатией к девочкам. Участь Майи Шанти ее не особо волновала; она была такая же, как и все остальные домохозяйки, хитроватая и ловкая, и проповедница это чувствовала. Впрочем, лживость была недостаточно веской причиной для лишения статуса. А вот быть женой самозванца, который посмел ввести в заблуждение «Велфэр», оскорбить веру, это означало конец для Майи Шанти и ее дочерей.

Ричард Шанти вызывал у Мэри Симонсон определенное уважение и даже восхищение. От его работы зависела жизнь Эбирна. Он был легендой завода Магнуса. Проповедница не скрывала, что сочувствует Избранным; хотя и считалось божественной привилегией жертвовать своей плотью от имени Господа, она понимала, что Избранным приходится страдать, принося себя в жертву. Некоторые, вроде Ричарда Шанти, понимали Избранных, чего нельзя было сказать об общей массе. Вот почему он старался облегчить их страдания и одновременно с этим способствовал увеличению скорости конвейера, что оборачивалось благом для города. Ей действительно не хотелось обнаружить, что этот человек пользуется чужим именем.

Но речь шла об ее религиозной обязанности, и она была вынуждена идти до конца.

Роулинз принес ей стакан молока; хотя она видела, как осторожно он ступает по проходу, к тому времени, как он добрался до нее, на поверхности молока успела образоваться серая пленка пыли. Но проповедница все равно поблагодарила помощника главного архивариуса. Молоко лишь на короткие мгновения притупило боль в желудке. Она бы попросила еще молока, но при одной лишь мысли о том, что его придется пить, ее снова затошнило. Из-за того что ее пальцы дрожали, пыль вздымалась каждый раз, когда она до чего-нибудь дотрагивалась.

Досье на всех Шанти были изучены вплоть до настоящего времени, и она занялась непосредственно Ричардом Шанти, проверила год его рождения и зарегистрированной, если не настоящей, смерти. После этого она принялась просматривать досье на каждого ребенка, родившегося в том же году. Особенно ее интересовали осиротевшие дети. Ей хотелось провести перекрестную сверку с осиротевшими детьми и посмотреть, нет ли совпадений. Теперь она была уверена в том, что если и было правонарушение, то совершено оно было тем, кто занял место умершего мальчика, и дело было вовсе не в ошибке регистратора. Нынешний Ричард Шанти родился от других родителей и был взят на воспитание в семью Шанти.

Осталось только узнать, кто же были его родители.

— Разве ты ничего не знаешь об эволюции, Коллинз? Я думал, ты человек образованный. — Магнус влажными губами присосался к сигаре. Потом глотнул прозрачной водки из рюмки. — Пищевые цепи. Естественный отбор. Выживает сильнейший. Знаешь, во всем этом есть смысл. Куда более глубокий, чем тот религиозный бред, которым пичкает горожан «Велфэр». Побеждает самое сильное и самое хитрое животное. Взять хотя бы нынешнюю ситуацию. Охотник ловит добычу. Охотник съедает добычу. Таким образом, генеалогия более слабого животного обрывается. Даже ты со своими мозгами можешь это понять.

Коллинз не ответил. Он по-прежнему смотрел на Магнуса. В комнате повисло молчание, но каждый из присутствующих слышал свое дыхание; у Магнуса оно было громким и хриплым. Он уже привык к этому и считал нормальным. Дыхание Бруно было учащенным и неглубоким, адреналин кипел в нем, заставляя сердце биться быстрее. Верзила переминался с ноги на ногу, горя желанием действовать, выполнить приказ, совершить что угодно, только бы прервать это молчание. Джон Коллинз слышал свое дыхание, но оно было каким-то далеким, совсем не похожим на волны, бьющие о берег; скорее оно напоминало медленный прилив. Он контролировал дыхание, и все вокруг успокаивалось.

Через пару минут Магнус рассмеялся. Бруно, который все это время был в боевой стойке, немного расслабился. Коллинз продолжал сверлить Магнуса взглядом.

— Твоя проблема в том, — продолжил тот, — что ты до сих пор считаешь себя равным мне. Голый, на коленях, ты все еще веришь, что твоя жизнь что-то да значит, не так ли? Ты покойник, Коллинз. Ты, может, этого еще не знаешь, но твоя жизнь кончена. Ты больше ничего не значишь в этом мире.

Голос Коллинза прозвучал в момент короткой паузы, когда ни Магнус, ни Бруно этого не ожидали. Они даже вздрогнули. Его невозмутимо-спокойный тон так не вязался с общей атмосферой в комнате. Магнус первым пришел в себя; и как раз вовремя, чтобы услышать:

— Меня это не беспокоит, но моя жизнь имеет смысл, и так будет всегда, даже после моей смерти. — Джон Коллинз по-прежнему не сводил с него глаз. — А вот ты, хотя и останешься в памяти людей как недоразумение, уже сейчас представляешь собой ходячую и говорящую гору жира и мяса.

Магнус побагровел, но сдержался. Нельзя, чтобы эти двое видели его раздраженным. Вместо того чтобы кричать, вместо того чтобы кулаком размазать яйца этого слюнтяя Коллинза или прижечь ему сигарой глаз, он выдавил из себя усмешку. Он допил свою водку и бросил сигару в рюмку, где она зашипела и потухла. Потом встал, явив свои внушительные габариты во всей их устрашающей мощи. Он и впрямь был гигант. Два метра мяса и мышц. У него было брюшко, но грудная клетка поражала своим необъятным объемом, и под костюмной тканью отчетливо выделялись бицепсы. Его бедра были подобны стволам небольших деревьев, а шея была широкой, как голова. Бруно почувствовал исходящую от хозяина физическую угрозу, и у него возникло инстинктивное желание попятиться. Но он все-таки не сдвинулся с места.

Магнус вышел из-за стола, который стоял на возвышении, и остановился. Чтобы смотреть ему в глаза, Коллинзу пришлось поднять кверху голову. И этого движения было достаточно, чтобы Бруно среагировал. Он надавил Коллинзу на голову, чтобы тот поклонился Мясному Барону.

— Ты куда слабее меня, — произнес Коллинз, упираясь взглядом в ковер.

— Да я могу одной рукой свернуть тебе шею, — сказал Магнус.

— Ты можешь сделать со мной, что захочешь, пока я связан. Любой на твоем месте сможет. И это говорит о том, что ты боишься. Интересно почему, Магнус? Почему бы такому громиле, как ты, бояться меня, маленького тщедушного человека? Да потому, что ты слабак. И воля у тебя хилая. Да и разум тоже.

Бруно, смутившись, отвел глаза в сторону; ему было страшно смотреть на то, что должно было произойти дальше.

— Ты рассуждаешь о том, что выживает сильнейший, — снова заговорил Джон Коллинз, — но тебе никогда не побороть меня, Магнус. Ты не понимаешь, что значит быть по-настоящему сильным. Да, я легкая добыча для твоих головорезов. Мне не справиться с этой бандой. Но в поединке один на один у тебя против меня нет шансов. Ты это знаешь, и поэтому я сейчас перед тобой на коленях, голый, связанный, вместо того чтобы говорить на равных. Ты боишься меня.