Одна израильтянка подсознательно сыграла на угрызениях совести, испытываемых Давидом. Авигея была красивой и благовоспитанной купеческой дочерью. Она пала жертвой неудачной сделки, заключенной ее отцом, выдавшим ее в обмен на невыплаченный долг купцу из Маона Негевского по имени Навал.

Репутация Навала как состоятельного и удачливого торговца (у него было три тысячи коз и овец) уступала только его репутации отпетого негодяя. Навал был неумолимым и безжалостным торгашом, рабы его трепетали перед ним. Говорили, что Навал может извлечь прибыль даже из камня. Авигее так и не удалось растопить сердце старого скряги, детей у них не было. Авигея давно перестала жаловаться на свое незавидное существование. Кто бы ей посочувствовал? То время не отличалось цивилизованным отношением к женщинам. Они были просто имуществом — собственностью своих мужей. Именно благодаря мужчине их существование обретало хоть какой-то смысл. Прав у них не было, одни обязанности.

Когда разведчики Давида дошли до Кармила, как раз к северу от Маона, где паслись стада Навала, несколько его пастухов попросились в отряд Давида, чтобы только избавиться от своего хозяина. Они рассказывали о жестокостях Навала и подробно доложили о размерах и местонахождении его богатств. Через несколько дней молодые помощники Давида нанесли Навалу визит. Смысл их предложения был прост: обеспечь повстанцев запасами, а за это люди Давида гарантирует безопасность твоих стад. Большинство других в таких обстоятельствах быстро сдавалось. Но ответ Навала на то, что в наши дни мы уклончиво называем «вымогательством», был резко отрицательным.

Тогда Давид приказал своим людям готовиться к набегу. Они должны были захватить насильно то, что Навал отказался отдать добровольно. Услышав об этом, несколько преданных надсмотрщиков Навала в отчаянии побежали к Авигее. Она часто бывала их последней надеждой в ситуациях, требующих такта и дипломатии — чего у Навала и в помине не было.

— Подумай и реши, как поступить, — сказали они ей, — ибо неминуемо угрожает беда господину нашему и всему дому его; а он человек злой и нельзя говорить с ним.

В последующие годы Авигея часто думала, что же на самом деле руководило ее безотчетным поступком, который, как она отлично понимала, выходил далеко за рамки ее долга по отношению к ее мужу. К Давиду ее влекло любопытство и его колдовское обаяние, она давно боготворила его за подвиги и часто предавалась мечтам о нем, быть может, желая как-то украсить свои томительно унылые дни.

И вот теперь она увидит своего кумира!

Ничего не говоря Навалу, Авигея приказала надсмотрщикам приготовить Давиду щедрую дань. Они распорядились, чтобы были испечены двести хлебов, зарезаны пять овец, собраны пять мер сушеных зерен, два больших меха с вином, сто связок изюма, двести связок смокв и чтобы все это было навьючено на мулов и ослов. Во главе с Авигеей караван медленно двинулся по дороге, по которой Давид приближался к Кармелу.

Давид невероятно разозлился на Навала, чья скаредность, как он считал, поставила его в постыдное положение разбойника. Но злость его испарилась в тот момент, когда он с удивлением увидел фигуру женщины, внезапно возникшую на горизонте. Мало того, что Авигея была красавицей, ее поведение было неотразимо. Она склонилась перед Давидом и речами, манерами, осанкой выказала почтение, должное не грабителю, но монарху. Она защищала достояние своего мужа как будто не в интересах Навала, а в интересах Давида. Он должен изменить свою тактику, доказывала она, лишь тогда он будет свободен от неприятностей, которые могут возникнуть из-за жестокого нападения на людей и имущество Навала. И она дала Давиду понять, что такое поведение недостойно человека, которому воистину суждено стать монархом. Сознательно или нет, но она построила свою мольбу в точности так, как это надо для человека, мучимого совестью.

Давид растаял перед Авигеей, принял щедрое подношение — провизию на несколько дней — и приказал людям вернуться в лагерь. Он как бы не отдавал себе отчета, что от него просто-напросто откупились. А на самом деле прекрасная Авигея сделала именно это.

Некоторое время спустя Давид, услышав, что Навал умер с перепоя, отправился в Маон, будто бы для того, чтобы лично выразить вдове соболезнование. Действительная же цель Давида была более своекорыстной. Когда кончилось обязательное время траура, он попросил руки Авигеи и женился на ней. Со временем появятся и другие жены, ибо полигамия в те времена была делом обычным.

Но на протяжении всей его бурной жизни отношения с мудрой красавицей Авигеей будут оставаться для него целительным источником успокоения и силы.

События шли своим чередом, и гонцы, посланные Давидом в Геф, принесли добрую весть в лагерь Давидов. Они доложили, что сначала Анхус был поражен предложением Давида. Но после ряда встреч и нескольких недель консультаций со своими советниками Анхус вроде бы согласился. Он предложил тайные переговоры с самим Давидом. Филистимлянин хотел воочию оценить этого человека, и в переговорах, столь тонких, как эти, договариваться с ним без посредников, лицом к лицу.

А пока что условились о заложниках как гарантии безопасности обоих вождей, и было выбрано место встречи около Давира на краю Сефилы. Номинально Давир был израильским городом, но он был расположен так близко к территории Гефа, что принадлежал к области интересов филистимлян.

Искони существует удивительная связь между военными противниками вне поля битвы. В случае Давида и Анхуса взаимное уважение благородных людей быстро окрепло в доверие, а взаимное восхищение превратилось в дружбу. Они сравнительно быстро разработали детали соглашения. Давид поклялся отказаться от всех агрессивных планов против содружества филистимлян. Он и его люди обещали свою помощь Анхусу и согласились служить наемниками на пользу Гефу — они обязались оборонять южную границу территории от набегов амаликитян. Взамен Давид получил место, названное Секелаг, в южной Сефиле, на краю прибрежной равнины, одно из последних плодородных вкраплений к северу от пустыни. Расположение Секелага благоприятствовало связи с землями колена Иуды.

Анхус — правда, без особой охоты — удовлетворил просьбу Давида вооружить его людей железным филистимским оружием и приказать своим командирам, чтобы те обучили воинов Давида филистимской стратегии и тактике.

В условленный день отряды Давида с некоторой опаской стали спускаться с гор на земли их давнего врага. Зрелость понемногу привыкает к резким поворотам судьбы. Они никогда не забудут этого дня, никогда не будут такими, какими были до него.

На этих голых горах к востоку от Филистии их безжалостно преследовал полубезумный царь. И все же невозможно описать, какое потрясение испытали они, покидая земли Иуды.

Ибо здесь, у подножья гор, где проходила граница с Филистией, они покидали владения Яхве и вступали в царство филистимского бога Дагона. Мысль о том, что они, умерев, будут погребены в земле иноземного бога, была для них невыносима. Ибо считалось, что власть Создателя не простирается за пределы границ того народа, которому тот поклоняется. Таковы были представления о природе божественного во времена Давида. В сущности, они были не менее достоверны, чем представления наших дней, когда десятки вероисповеданий, претендующих на абсолютную истину, ведут священную войну во имя «подлинного» Бога.

Многие воины Давида шептали последнюю молитву Яхве, выходя из Сефилы на просторные и плодородные поля Филистии. Яхве больше не услышит их молитв и не будет управлять их судьбами, пока они снова не вернутся на Его землю. Будет ли Дагон прислушиваться к их мольбам? Станет ли он заботиться о чужеземцах, некогда сражавшихся против его народа? И как они смогут обращаться к своему Господу через посредничество каменного обрубка, этого идола, перед которым народ Филистии падал ниц?

Будущее внушало Давиду и его людям тревогу и страх. Из всех гонений, которые претерпел Давид от Саула, он всегда будет считать самым мучительным этот вынужденный уход из владений Яхве в чужой дом и на службу к чужому богу.