— А я его знаю! — обрадованно сказал Эктов. — Это Дрейер, Николай Саныч!

Авинов заинтересованно глянул на оратора. Николай фон Дрейер, широкоплечий, рослый, с пышной шевелюрой, рано пробившейся в седину, был из тверских дворян. Поручик по Адмиралтейству, он в прошлом году пригнал из Канады новенький ледокол «Святогор»,[162] а ныне заделался его капитаном.

Однако эта морская душа была отравлена марксизмом. Ещё в юности Дрейер пострадал за свою «веру» — ему одному из всего выпуска не присвоили звания мичмана и не вручили офицерский кортик.

Дрейер говорил рублено, могучим, раскатистым голосом:

— Белогвардейцы продались Антанте. Они верно служат англо-французским империалистам. Нам, военморам и рабочему классу, с ними не по пути! Мы должны держать курс на Советскую власть!

Портовые рабочие и матросы радостно взревели, и тут их голоса перебили гортанные вопли, свист, гиканье, конский топот. Из-за угла Никольского проспекта вывернули конники в папахах и бешметах, чёрные, бородатые, с шашками наголо.

— «Ди-икие-е»! — разнёсся вопль.

Народ отхлынул в сторону, рассыпаясь, теснясь. Чеченцы вломились в толпу, сверкая шашками. Взвился крик. Грохнул выстрел из винтовки. Сухо зачастил наган.

— Полундра! — заорал Даниил. — Смываемся, комиссар!

Авинов с Эктовым бросились к дощатому забору, две доски на котором были сдвинуты «домиком» — пролетарии, кто пошустрее, ныряли в щель, как шары в лузу.

Неожиданно заметив Дрейера, ощерившегося, вскидывавшего револьвер, Кирилл метнулся к нему. «Дикий», подлетавший на коне к поручику, уже склонился с седла, занося окровавленную шашку. Авинов махом достал маузер и выпалил, не целясь. Шашка у «капказского человека» выпала из рук, а потом и сам он скатился в пыль.

— Бегом отсюда! — крикнул Кирилл, тычком направляя Дрейера к забору.

Пронырнув во двор, все трое помчались прочь, минуя поленницы, заборчики, бочки, собак… В узком проходе между пакгаузами Авинов перешёл на шаг.

— Это был… — проговорил Дрейер, задыхаясь. — «Эскадрон смерти»…[163]

— Мы так и поняли, — сказал Кирилл и, не дожидаясь расспросов, сунул Николаю Александровичу мандат под нос: — Комиссар Юрковский, командирован товарищем Лениным в Котлас, после боя у Кургомени отступил сюда.

— И много вас? — обрадовался Дрейер.

— Восемь человек.

Улыбка поручика малость поблекла.

— А Виноградов?

— Погиб.

Дрейер и вовсе увял.

— А Кедров?

— Где-то в лесах шарится, — нетерпеливо ответил Эктов.

— А вы на чём?

Авинов выдохнул.

— На пароходе «Мурман», — терпеливо сказал он, — кое-как переделанном в канлодку. Вопросы ещё будут?

— Нет.

— Слава Богу! — Кирилл возвёл очи горе. — Нам нужно срочно выехать в Вологду. Сумеете помочь?

— Поймите, товарищи, — устало вздохнул Дрейер, — большевистская организация распалась, в Архангельске остались одиночки, вроде меня или Карла Теснанова.[164] Остальные либо бежали, либо предали.

— Так давайте с нами!

— Нет, — мотнул головою Дрейер, — мой долг — остаться. И продолжить борьбу.

«Ещё один великомученик в коммунистические святцы!» — подумал Авинов.

— Ладно, — сказал он вслух, — тогда подскажите адресок железнодорожника с крепкими нервами, машиниста паровоза или хотя бы помощника.

Николай Александрович задумался — и просветлел.

— Есть один такой, — измолвил он, — помощник машиниста, толковый малый. Сам он из поморов, зовут Чу-га, Мишка Чуга. Живёт он на станции Исакогорка, сразу за депо, в бараке для железнодорожников. Это верстах в восьми от станции Архангельск-пристань.

— Найдём, — кивнул Кирилл. — Ну, бывай.

Пробраться обратно к пристани оказалось легко и просто. Трудности возникли уже на палубе «Мурмана». Братья Эктовы пошушукались и неуверенно подошли к Авинову, смущённо переминаясь да переглядываясь.

— Мы… это… — выдавил Даниил. — Мы не хотим в Вологду.

— Мы здесь остаёмся, — добавил Димитрий. — С белыми.

Алекс улыбнулся, подмигнул Кузьмичу. Гиря так и не понял ничего, а Талала просто содрогнулся от классовой ненависти.

— Ш-шуки! — выдохнул он, скрюченными пальцами шаря за поясом. — Пр-редатели рабочего клашша!

Он выхватил наган, но пальнуть не успел — золотой браунинг выстрелил первым. Согнувшись в поясе, матрос упал на леера и кувыркнулся за борт.

— Спасибо! — выдохнул Димитрий.

— Не за что, — усмехнулся Авинов, опуская пистолет. — А Степан где?

— А он первым упылил, — усмехнулся Даниил, — «по-английски». Хочет на «хэвилендах» летать, заправленных чистым бензином!

— А вы чего ж не ушли?

— Да не по-людски как-то… — замялся Димитрий. — Так что, комиссар? «Разрешите идти?..»

— Вы свободны, — улыбнулся Кирилл.

— А вы… куда? — стало доходить до Гири.

— Служить, Ваня, — серьёзно сказал Даниил. — На Белый флот.

— На корабль? — обрадовался Иван, не отмечая оттенков политической раскраски. — А мне можно?

— Можно, Гиря! — рассмеялся Авинов. — Ступай!

И пяти минут не прошло, как экипаж «Мурмана» сократился до троих человек. Раскочегаривать машину Кирилл не стал. До железнодорожного вокзала, что стоял на левом берегу Двины, Авинов, Исаев и фон Лампе добрались на речном трамвайчике, а в Исакогорку они отъехали вместе с путейцами на платформе, которую тащила по путям лошадь редкой игреневой масти.

Найти нужный барак было легче лёгкого, а на Мишку Чугу указали местные мальчишки — тот был известным драчуном и хулиганом, личностью знаменитой. А на вид не скажешь — парень как парень. Крепкий, коренастый, с простым скуластым лицом.

Авинову сразу вспомнилась 4-я рота капитана Иванова — там служили такие же мордастые здоровяки.

— Чего надоть? — хмуро осведомился Чуга, подозрительно оглядывая всю троицу.

— Комиссар Юрковский, — представился Авинов, сунув железнодорожнику свой мандат.

— Это чё? — восхитился тот. — Самого Ленина подпись? Настоящая?!

— А то! — хмыкнул Кузьмич.

— Ух ты… А чего надоть? — В вопросе прозвучала уже искренняя доброжелательность.

— Надоть срочно выехать в Вологду.

— Так поезда ж не ходять!

— Если б ходили, я б тебя не искал… Угнать паровоз сможешь?

Удивление на лице Чуги медленно уступило восторгу.

— Да только так! — воскликнул он. — А когда?

— Лучше, наверное, вечером, когда стемнеет.

Мишка согласно покивал.

— По путям французы шастают, — сказал он, — и американцы. Они не злые, но стрельнуть могут. А я к паровозу платформу спереди прицеплю, со шпалами, вроде как пути чинить отъезжаем!

— Умно, — оценил Авинов.

Чуга расцвёл.

— Так я вас жду за депо! Вона, где семафор.

Штабс-капитан крепко пожал мозолистую руку Мишки.

Французский колониальный батальон службу нёс справно, хотя темнокожие африканцы или смуглые «воины пророка», набранные в его роты, ничегошеньки не понимали в происходящем, имея очень смутное представление о том, где же они находятся. Бойцы в адриановских касках и с винтовками Лебеля на плечах бодро маршировали взад-вперёд, то и дело покатываясь со смеху.

К вечеру железнодорожные пути опустели — мавры, сенегальцы и прочие арабы устали печатать шаг.

— Говорят, на Плесецкой «зелёные» пошаливают… — проворчал Кузьмич. — И на Обозёрской тож…

— Зелёные? — не понял Алекс.

— Да шелупонь всякая — дезертиры, бандиты местные… Вроде и староверы с ими.

— Этой гадости везде хватает, — рассудил Авинов. — Лишь бы мину под рельсу не подложили…

— Вон он, Мишка! — сказал глазастый Кузьмич. — Рукой машет!

Чуга выглядывал из паровозной будки. Здоровенный локомотив-десятиколёсник с шумом и шипением выпускал пары, словно отдувался. Спереди и сзади к паровозу были прицеплены платформы, гружённые шпалами, рельсами, лопатами, ломами и прочими путейскими причиндалами.