Юрковский неотрывно смотрел на Кирилла, даже жевать перестал.

— Вот как? — усмехнулся он. — Забавная история…

— Не волнуйся, — сказал Авинов, — этого с тобой не случится. Я нарушил ход истории, положив кирпич в нужном месте и наклеив, где надо, объявление. И на эти две незамысловатые причинки накрутились, навертелись такие следствия… Белые начали на какой-то месяц раньше, генерал Корнилов не рассорился с генералом Алексеевым, а сдружился, оповестил всю Россию, созвал всех офицеров и нижних чинов в Белую армию. Не все за ним пошли, а всё ж побольше, чем в иной реальности. И самого Корнилова, и Маркова, и Дроздовского должны были убить в этом году, а Колчака, по-моему, в следующем, однако они живы-здоровы. Мы победим, Вика. И когда на Красной площади будут вешать Ленина, Сталина, Троцкого — всё это ваше «рабоче-крестьянское правительство», в котором нет ни одного рабочего, не говоря уже о крестьянине, я один буду знать, что могло бы статься с Россией, но, слава Богу, не свершилось!

Виктор задумчиво смотрел на Авинова, дожёвывая шматик сала. Кирилл под его взглядом не елозил связанными руками по балке, сидел смирно. Неожиданно послышались тяжёлые шаги. Юрковский даже не вздрогнул, надо полагать, топал его сообщник Горбунков.

— Горбунок! — позвал его Виктор. — Хочешь поглядеть на моё отражение?

Подельник вошёл, сутулясь, сложив руки за спиною, словно на прогулке в тюремном дворе. Это был огромный человек с обветренным, несколько обрюзгшим лицом, с плечами, налитыми силой, с ушами, похожими на оладьи, расплющенными о лысую голову. Пустые прозрачные глаза настороженно посматривали из-под кустистых рыжеватых бровей, левая из которых была рассечена.

«Экий человечище! — отстранённо, как бы вчуже подумал Кирилл. — На борца похож…»

Юрковский, ухмыляясь, указал на Авинова. Семён повернулся к Кириллу всем корпусом и замер, окаменев этакой живой глыбой.

В следующую секунду всё пришло в движение.

Верёвка, стягивавшая запястья штабс-капитана, лопнула. Нащупав браунинг, ухватившись за него непослушными пальцами, Авинов с трудом поднялся на ноги.

— Кончай его, Семён! — крикнул он. — Я это, я! Эфенди!

Горбунков развернулся косолапо, по-медвежьи, шлёпая ладонью-лопатой по лакированной кобуре маузера.

Чисто выбритое лицо Юрковского мигом приняло загнанное выражение.

— Чё вытаращился, контра?! — проорал Кирилл.

Взвизгнув, Виктор сунул руку за наганом.

— Стоять! — рявкнул Семён. Воронёный маузер смотрелся игрушкой в его лапище.

— Да куда ты целишься, дурак?! — заорал Юрковский. — Эфенди — это я!

— Ещё один! — воскликнул Авинов, разминая онемелые пальцы. — Двоим нам тесновато в этом городе… Стреляй, Горбунок!

Тот, набычившись, сверлил взглядом то одного Юрковского, то другого. Вслед за зрачками двигалось и дуло «девятки».

Первым не выдержал Вика — зашипев, словно от боли, он схватился за рукоять нагана, торчавшего у него за поясом, одновременно приседая. Выстрел из маузера слился с револьверным. Семён промазал, а вот Юрковский попал — пуля вошла сообщнику в рот, вышибая на стену кровавые сгустки. Человечище с грохотом упал навзничь.

Наган дёрнулся в сторону Кирилла, но браунинг первым сказал своё веское слово.

Смертельно раненный Виктор рухнул на колени, вяло водя ладонью по мокнущему красному пятну на груди, роняя револьвер.

— Ненавижу… — захрипел он, булькая кровью. — Не…

Авинов стоял недвижимо, будто закоченев. Рука его до боли сжимала рубчатую рукоять пистолета.

— Эфенди умер, — пробормотал Кирилл. — Да здравствует Эфенди…

Юрковский остался один.

Товарищ Сталин сразу упылил в Москву, а Конармия ещё неделю моталась по степи, разыскивая белоказаков. Вот только Мамонтов почему-то не стал дожидаться будённовцев — ушёл за линию фронта. Тогда Ворошилов вернулся и отомстил как следует жителям Тамбова. Всё им припомнил — и хлеб-соль, и «братиков», и тех горожан, что ушли с белыми, сбив Офицерский полк, и слободских, составивших полк Крестьянский. Да только тамбовцы были уже не те, нынче у них был сильный защитник — Токмаков, ночная власть в городе, а по губернии и вовсе круглосуточная.

В Тамбове, Борисоглебске, Кирсанове спешно окручивали колючей проволокой концлагеря на пятнадцать тысяч душ. Днём Ворошилов и вернувшийся предгубисполкома бросят людей в лагеря, а ночью повстанцы придут, вертухаев перережут и всех выпустят.

На свету некий ярый «снегирь»,[142] начальник милиции, расстреляет спекулянта, менявшего на хлеб часы-«кукушку», а по темноте его самого повесят на Частной улице.[143] Виси, мол, качайся в назидание!

Авинову пришлось туго. Крестьяне-повстанцы не складывали оружия, они продолжали бороться против Советской власти — и за свою жизнь. Кремль объявил их бандитами, подлежащими истреблению за разбои и грабежи. Четыре бронепоезда утюжили пути, обстреливая леса химическими снарядами, аэропланы бомбили сёла и деревни, чоновцы расстреливали всех подряд, «от старца до сущего младенца».[144]

И антоновцы, то бишь токмаковцы, приспособились — они развинчивали рельсы, цепляли их концы упряжками лошадей — и разводили «усами». Уложить обратно рельсы, согнутые в дугу, было нельзя — и пару дней в округе стояла тишина, «бепо» пройти не могли. Однако и пассажирские составы тоже простаивали.

На перекладных, то и дело пересаживаясь с поезда на подводу, с подводы на грузовик-попутку, Авинов добрался-таки до Белокаменной.

Голодный, злой, невыспавшийся, Кирилл первым делом позвонил Сталину из какого-то большевистского присутствия и доложился:

— Товарищ Сталин, Юрковский прибыл.

— Очэнь хорошо, товарищ Юрковский, — ответил глуховатый голос наркомнаца. — Ви в Москве?

— Только что с вокзала.

— Хорошо, товарищ Юрковский, отдыхайте. Вечером ви мнэ понадобитесь.

Послушав гудки и скорчив рожу, Авинов тут же дозвонился до «Буки 02»:

— Дядь Петь, картошки я накопал («Задание выполнено»).

— Гнилой много? — поинтересовался «Буки 02» («Без происшествий?»).

— Да не…

— Ну это дело надо обмыть! Выпивка за мой счёт. Первачок! («Встречаемся на Патриарших прудах. Есть задание. Это важно!»)

Честно говоря, Авинов был разочарован. Обычно Буки говорил не «обмыть», а «отметить» — и встреча проходила в «Подполье», где можно было хоть поесть по-человечески. И на тебе…

Выйдя на бульвар Патриаршего пруда,[145] Кирилл сбавил шаг, ступая неторопливо и чинно. Умаялся комиссар, решил воздухом подышать. Имеет право.

Стогова ждать долго не пришлось — генерал догнал Авинова и зашагал рядом.

— Всё хорошо? — спросил он.

— Всё хорошо, и даже лучше!

Кирилл в нескольких словах обрисовал положение дел с «токмаковщиной».