Станица была оставлена красными — Ворошилов с Егоровым поспешно отступали, уводя свои потрёпанные армии. Это был отчаянный драп вдоль железной дороги — тянувшийся рядом с путями тракт был сплошь забит брошенной артиллерией и обозами вперемешку с конскими и людскими трупами.

Засвистел припоздавший паровоз.

— Господа! — весело воскликнул Петерс. — Подарки везут!

На платформах длинного состава, приткнувшись капот к капоту, стояли новенькие грузовики «фиат». Их ёмкие кузова были прикрыты парусиновыми тентами.

— Да сколько их… — протянул поручик Петров, прозванный Медведем.

— Всем хватит, ещё и останется!

Перебивая паровозное пыхтенье взрыкиваньем, «фиаты» съезжали по трапам и выстраивались в колонны.

— Господа офицеры, по машинам! — отдал полковник Жебрак новую для него команду.

Дроздовцы с довольным хохотом полезли в кузова, рассаживаясь вдоль высоких бортов.

— Трогай!

Кириллу не сиделось. Он встал за кабиной, цепляясь за борт, и глядел на пыльный тракт. На мир. На войну.

Тысячные толпы пленных тянулись по обочинам дороги. В изодранных рубахах, босые, с измождёнными, землистого цвета лицами, они медленно брели на юг. Пленных почти не охраняли, пара казаков гнала по две-три тысячи красноармейцев, слабых и больных людей. Бывало, они падали тут же на пыльном тракте и оставались лежать, безропотно ожидая смерти.

— Никак тифозные, — нахмурился Кузьмич. — Едрёна-зелёна…

Вёрст через пять диагноз Исаева подтвердился — маленькая станция была сплошь забита ранеными, больными, мёртвыми и умиравшими. Лишённые ухода тифозные бродили по разъезду, ища хлеба и воды, шатались, падали, долго поднимались на четвереньки или теряли сознание, окончательно выбившись из сил.

— Слеза-ай! — донёсся до Кирилла знакомый голос. — Пгиехали…

Дроздовцы молча спрыгивали на землю — жуть брала даже бывалых.

Заглянув в железнодорожную будку, Авинов обнаружил там восемь человек.

— Какого полка? — громко спросил он.

Семеро не ответили, были мертвы. Восьмой доживал последний день — он лежал на полу, используя вместо подушки труп соседа, и тискал облезшую, худую собаку. Та тихонько повизгивала, облизывая щетинистый подбородок нечаянного хозяина.

У Кирилла мурашки пошли по телу. Сыпной тиф посвирепствовал вволю — серая вошь победила Красную армию.

— А чего ж… — хмуро бурчал денщик. — Коли ни порядку у них, ничего… Чай, и баньку не истопят против хворобы-то!

— Да уж… — поддакнул штабс-капитан.

Особые отряды генерала Покровского принялись очищать станцию от больных и мёртвых — пленные не успевали откатывать ручные вагонетки со сложенными на них мертвецами, окоченевшими в разнообразных позах.

— К песчаным карьерам, товарищи! — бодро восклицал бывший комбат. — Валим всех туда!

Здоровые красноармейцы, уже остриженные наголо и отмытые, выстроились на перроне. Капитан Иванов медленно прохаживался перед строем, озабоченно поглаживая самый кончик острой чёрной бородки. Военнопленные со страхом, исподлобья глядели на белого офицера.

Остановившись перед рослым парнем, капитан спросил вполголоса:

— Кто таков? Какой губегнии?

На простом солдатском лице, скуластом и курносом, отразилось смятение.

— Орловские мы, — глухо ответил парень. — Митрием крещён.

— Дегевенский?

— С хутора Кастырин.

— И хогоша землица на хутоге?

— Да родит пока…

— И баба есть?

— А то!

Лицо красноармейца посветлело.

— Стагики живы хоть?

— Они у меня крепкие! — Солдат белозубо улыбнулся.

Капитан Иванов коснулся стеком его плеча и сказал:

— В четвёгтую, бгатец, готу.

Авинов только головой покачал: их полк не зря звался Офицерским — в каждой роте числилось не менее полусотни «их благородий» и «высокоблагородий», одна четвёртая сплошь из солдатни. И ведь ни единого перебежчика! Народ у Иванова всё был — добры молодцы, здоровенщина. Вот и этого Митрия скоро откормят, лосниться будет, морду отъест. И ведь строг капитан, и лапа у него железная, а солдаты любят своего командира, чтут за праведную простоту и живут с ним дружной солдатской семейкой.

— Ваш-сок-родь! — лихо козырнул Кузьмич, брякая «полным бантом». — Извольте до баньки пройтить — истопил, как полагается!

— Вот это здорово! — обрадовался Кирилл и окликнул Петерса: — Евгений Борисович! Попариться не желаете-с?

Долго уламывать капитана не пришлось — за ним водилась исключительная страсть к омовениям, а его Ларин таскал не только табаки, но и заштопанный коврик, на котором Петерс принимал водные процедуры.

— А тиф не подцепим? — прищурился Евгений Борисович, подначивая Исаева.

— Да ни в жисть! — обиженно прогудел денщик. — Я такого жару напустил — ни одна вша не выдюжит!..

Станция Ремонтная — хутора бр. Михайликовых.

В степи верилось, что Земля — плоская. Безлюдная, покрытая ковылём, проблескивавшая солончаками равнина была совершенно пустынна. Кирпичные зданьица полустанка торчали одиноко и неприкаянно.

Зато станция Ремонтная кишела жизнью — врачи и сёстры милосердия наскоро приспосабливали пакгаузы под лазареты, а пехота охраняла брошенные красными запасы — оружия, боеприпасов, медикаментов, обуви вперемешку с мануфактурой, посудой, мебелью, галантереей и хрусталём. Железнодорожный путь на двадцать с лишним вёрст был забит сплошной лентой эшелонов.

Пыхая паром, тяжело прокатился поезд главкома Врангеля. Засвистел маневровый паровозик…

Кирилл довольно потянулся. Красный, распаренный после баньки, он чувствовал себя освежённым. Вечерело, но спать не хотелось.

— Эфенди?

Авинов закаменел. Вкрадчивый голос за спиною был тих, боязлив даже, но прозвучал как труба Страшного суда.

Придав лицу спокойное выражение, Кирилл обернулся. На него смотрел остролицый типчик еврейской наружности в летнем белом кителе. Рафаил Курган?..

Встретив взгляд Кирилла, Курган искательно улыбнулся и коснулся мятой кепки, словно отдавая честь.

— «Фоля»? — холодно осведомился штабс-капитан.

— Ви таки немножечко правы, — залучился курьер, но тут же сделался серьёзен. — Я имею вам сказать пару слов. Не будем об этом говорить громко, но до мине пришли восьмеро наших, с них убиты пять! Что вы скажете на это несчастье? Это же кошмар! Белые вернули то, шо не надо, — полицию!

— А я тут при чём? — по-прежнему холодно спросил Авинов.

— Так будьте известны, — с жаром сказал «Фоля», — что через них я остался без грошей и до вас пришёл пустой, как карман босяка! Наши люди принесли до мине камушки, но они все у гадской полиции!

— И зачем ты мне нужен пустой? — неприятно улыбнулся Кирилл.

— Слушайте сюда, — приглушил голос Курган. — Вас ждут на Ортчк, тут недалеко, на хуторе братьев Михайликовых, где был совхоз.

— Кто ждёт?

— Осман Жиллер — и чемодан «романовских»!

— Ладно, — буркнул штабс-капитан. — Исчезни!

«Фоля», смешно припрыгивая, удалился. А Кирилл задумался. Деньги ему не требовались, но это — ему! Юрковский же за копейку удавится…

Поискав глазами Исаева, Авинов сразу обнаружил искомого — смекалистый чалдон бдил неподалёку с карабином в руке.

— Кузьмич!

— Туточки я.

Введя денщика в курс дела, Кирилл сказал:

— Ты пока седлай, а я у Петерса отпрошусь…

Хутора братьев Михайликовых и Пишванова были зимовниками донских коннозаводчиков, просто дышавшие богатством до революции, а теперь… А теперь дома стояли с вырванными дверьми и битыми окнами. Соломенные и камышовые кровли амбаров были растасканы, жатки да молотилки ржавели, изломанные с варварской удалью. Деревья в саду сохли, обломанные и обглоданные конями. По всей степи вздувались трупы лошадиные, коровьи, овечьи… Рябившие вокруг солёные бочаги были завалены смердевшей падалью.

Авинов пустил гнедого шагом, обшаривая взглядом мрачные развалины. «Ортчк! — вспомнилось ему. — Подходящее название…»