После этого случая на штабс-капитана никакие расстрелы уже не производили впечатления.

— Летять! — взвился крик. — Т-твою мать…

С востока, переваливаясь с крыла на крыло, подлетали «Ньюпоры-11», иначе — «Бебе», русскими пилотами звавшиеся «бебешками». Истребители спикировали, строча из «льюисов», выстригая в траве дорожки, раз за разом выбивая кровавые фонтанчики. Красноармейцы кидались на землю, охватывая головы руками, другие бежали под защиту хилой рощицы. Находились и такие, кто срывал с плеча винтовку и палил по аэропланам.

Раненая лошадь забилась в упряжи, а её товарка, храпя от ужаса, скакнула вбок, неловко валясь сама и опрокидывая телегу с ранеными. Пулемётная очередь продолбила и по ним, добивая. Крутанув вираж, «бебешки» улетели — патроны кончились…

— Храбцы мои! — бодро вскричал Гай, матерясь на русском и армянском. — Не сдаваться, не складывать оружия! Не отчаивайся, храбцы мои! Мы ещё прорвёмся!

И тут «храбцы» взволчились — трое с примкнутыми штыками бросились на Самсонова, старого подпольщика, заправлявшего в ревтрибунале, и закололи его.

— Бей их, братцы! Коли! Кончай камунию! Навоевались!

— Бей! — поднялся рёв.

Прыщавый, худенький парнишка кинулся на Тухачевского, шагавшего со всеми, истошно голося:

— Братцы, эта гнида дядьку мово стрелила!

Прыщавый взмахнул саблей — и умер. Пуля из авиновского маузера снесла ему «богатырку» вместе с затылком. Командарм мельком кивнул «товарищу Юрковскому», отступая за строй верных ещё гаевцев.

— Бей комиссаров! — завопили в толпе новый клич.

Перед Авиновым замелькали озверелые морды в мятых фуражках, перекошенные рты, пустые, словно ослепшие, утратившие разумение глаза. Левой рукою выхватив любимый парабеллум, он открыл огонь с обеих рук, а в голове билась одна мысль: «Не отступать, стоять, стоять!..»

— Чего делать-то?! — завопил Ванька Межиров, бледный до прозелени.

Положив пятерых «контриков», штабс-капитан оглянулся, замечая мельком, как падает под Гаем его конь, то ли застреленный, то ли заколотый.

— По врагам рабочего класса… — вскричал он. — Огонь!

Межиров тут же передёрнул затвор винтовки и выпалил. Ударили по ушам близкие выстрелы, донеслись отдалённые.

— Именем Советской республики! Огонь!

Залп вышел дружнее, но и «предатели пролетарской революции» не мешкали, вспомнили, заразы, что у винтовки не только штык есть, но и патроны имеются. То выскакивая вперёд, то отбегая, бунтовщики ответили стрельбой, пули защёлкали вокруг Авинова, порою задевая щёку горячим дуновением, но минуя смертную плоть.

— Бей контру! — заорал Межиров, ожесточённо клацая затвором.

— Товарищ комиссар! — услыхал Кирилл за спиною. — Подвиньтеся!

Рядом с ним выкатился «максим» и присели пулемётчики в кожанках — Валхар и молчаливый Тойво.

— Молодцы! — бросил штабс-капитан. — Огонь!

Пулемёт зататакал в деловитом ритме. Прищуренный Тойво, вытянувшись на траве и напружив шею, плавно водил стволом, скашивая вчерашних товарищей. Валхар подавал ленту с патронами, теребя её в пальцах, словно заговаривая каждую пулю: «Убей!»

Перестрелка закончилась так же неожиданно, как и началась. Никто из «предателей рабочего класса» не сдался, знали прекрасно — жизни не сохранят. Сотни две дезертиров резво бежали к рощице, пригибаясь и петляя. Пулемётная очередь резанула двоих-троих, но прочие уж мелькали меж стволов, уходя от «революционной справедливости».

— Храбцы мои! — послышалось издалека.

Авинов выцедил мат, но положение обязывало.

— Трусы, шкурники, предатели не уйдут от пули! — громко провозгласил он подтягивавшимся бойцам. — Им не скрыться от диктатуры пролетариата — найдём и спросим по всей строгости закона! Да, нам трудно! Всем трудно! Но выбора нет! Или мы строим новую жизнь с оружием в руках, или возвращаемся к старому! Вы все давали присягу, все клялись до последней капли крови стоять за рабочее дело. Те, кто нарушил данное слово, — изменники, и пощады им не будет! Я как комиссар армии даже рад, что дезертиры покинули наши ряды, — бежали слабаки и паникёры, а мужественные, храбрые солдаты остались в строю. Тем сплочённее, тем здоровее будет наша Революционная армия!

— Ур-ра-а! — поднялось над дивизиями, истрёпанными до размеров рот. Симбирская старалась переорать Пензенскую с Инзенской, а те тоже надрывались, тужились вовсю, словно доказывая дрожью голосовых связок свою верность революции.

И тут, покрывая дружную клятву в лояльности, застрекотали движки аэропланов. Все головы в «богатырках» и фуражках оборотились к востоку, откуда подлетали «фарман» и «сопвич».

— «Уря! Уря!», — со злостью проговорил раненый Вохряков. — Доурякались… — заткнувшись вдруг, он возликовал: — Наши-и! Ур-ра-а!

Красвоенлёты провели свои крылатые машины над галдящей толпой и помахали крыльями. И этот полёт, как чудо явленное, зарядил толпу таким революционным энтузиазмом, что небритые, курносые, скуластые лица «храбцов», обращённые к Авинову, озарились внутренним светом веры.

А Кирилл подумал: «И кто тут большая сволочь — красная или белая? Они или я?..»

До Алатыря армия Тухачевского добрела неделю спустя. Некогда тихий провинциальный городишко на Суре трясло от революционной стихии — Яков Свердлов передал «всем Советам рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем», что «несколько часов назад совершено злодейское покушение на товарища Ленина. Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов».[81]

Не теряя времени, Авинов ринулся на телеграф и отбил шифрованную телеграмму Иосифу Виссарионовичу, «отчитавшись о проделанной работе», испрашивая ценных указаний.

Аппарат Юза закрутил бобины, застрекотал почти что сразу, нечётко, открытым текстом пропечатывая ответ:

— Ага! — повеселел Кирилл. Глянув на седоусого телеграфиста, он сказал небрежно: — С коммунистическим приветом! — и вышел вон.

А там, прямо посреди Симбирской улицы, надрывались митингующие — то ли подосланные большевиками, то ли ораторы из толпы:

— Требуем, чтобы Владимир Ильич Ленин жил! Требуем крови буржуазии! Довольно красить наши знамёна алой кровью борцов за народное дело! Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов тысячами, пусть прольётся кровь буржуазии и её слуг! Да здравствует красный террор![82]

Туда и сюда по улице маршировали отряды из мобилизованных крестьян, а эпицентром великих потрясений был вокзал, где попыхивал поезд Предреввоенсовета, разводя пары.

Паче чаяния, Троцкий принял командарма 1 довольно тепло — всё ж таки сохранил тот армию, железной рукой остановил распад и развал. Жёлтый, сгорбленный, тщедушный Предреввоенсовета вылез на крышу своего автомобиля, выкрашенного в защитный цвет.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал он красноармейцам.

— Служим революции! — нестройно ответили бойцы.

— Смертельная угроза, нависшая над рабоче-крестьянской республикой, влечёт за собой неминуемую угрозу смерти всем, кто не выполняет своего воинского долга! — прокричал Троцкий сиплым голосом. — Настал час жестокой расправы с врагами революции! Тем, кто покусился на жизнь вождя мирового пролетариата, не может быть пощады! Взятие Казани станет ответом за одну его рану, а за другую рану будет Симбирск, родной город Ленина! Вперёд, на врага! Удар за ударом до полного разгрома, до полной победы!..

Откричавшись, Лев Давидович спустился с авто и пошёл в народ, щедро награждая бойцов, а Кириллу он вручил свой позолоченный браунинг.

— Передышки не будет, — сурово объявил Троцкий Тухачевскому, — отдохнёте по дороге, товарищ командарм. Следуйте на Свияжск — там «пятоармейцы» Славина отбивают у белых Романовский мост. В 5-ю армию влились лучшие силы питерских рабочих-коммунистов, но наши войска растянуты в нитку…