К другим единомышленникам, с которыми Гельфанд был в контакте, относилась Вера Засулич. Она нравилась ему своим мужеством и дерзостью — все-таки эта женщина смогла убить генерала и только за одно это снискала восхищение своих товарищей. Гельфанду нравился и лукавый Лев Дейч, известный своей хитростью, благодаря которой ему многократно удавалось убегать из тюрьмы.

С Кларой Цеткин Гельфанд тоже случайно познакомился, и она позже так высказалась о нем: «Он был человеком необыкновенно живым и мог производить на людей впечатление. Он блистал умом, легко избавлялся от всего старого, традиционного и оказывал чарующей действие на трезвый ум Каутского. Он легко обзаводился друзьями и так же легко без сожаления расставался с ними. Он любил красивую жизнь и пользовался успехом у прекрасного пола. Имея склонность к авантюрам, он без страха решался на любой запланированный риск. Разумеется, его страсть к богатству, ставшая основным увлечением, затмила все остальное. Мне кажется, Троцкий был прав, считая Парвуса выдающимся марксистом, но в нем всетда было что-то ненадежное и непостоянное…»

На самом деле казалось, что противоположный пол был для Гельфанда легкой добычей, несмотря на то что ни его лицо, ни телосложение не были привлекательными. Возможно, дело было в доступности его соратниц, восхищавшихся им, или в его способности доминировать, либо в излучении им жизненной силы и страсти, что, казалось, придавало ему непреодолимый эротический шарм — ответить на эти вопросы могли бы только женщины, околдованные им.

Но и на коллег-мужчин он тоже производил сильное впечатление, правда, уже по другим соображениям. Один из основателей РСДРП, Александр Потресов, который в 1896 году познакомился с Гельфандом через Каутского, настаивал в союзе «Освобождение труда» на том, чтобы Гельфанд в составе русской делегации поехал на конгресс Социалистического Интернационала в Лондон. Конечно, для немецких товарищей было бы лучше, чтобы такой человек поехал в составе их делегации, но он не получил предложения с их стороны. Поэтому Гельфанд принял предложение Потресова. Последний возлагал на него большие надежды: «Я был очень высокого мнения о его теоретическом таланте и в будущем возлагал на него большие надежды, думая когда-нибудь вовлечь его в российское движение…»

Гельфанд знал и ценил еще со времени жизни в Швейцарии Розу Люксембург, родившуюся в Польше, которая, как и он, мыслила интернациональными категориями в отношении классовой идеологии. Она не принимала участия в борьбе за национальное самоопределение Польши и пренебрегала сознанием своей принадлежности к евреям в пользу интернационального ангажемента в рабочем движении.

Люксембург была для Гельфанда не только единомышленницей в борьбе, но и лояльной подругой, которая порой защищала его от нападок и была ему лично близка, особенно когда распался ее союз с одним польским приятелем.

Был еще Юлиан Мархлевский, получивший, подобно Гельфанду, образование в Швейцарии. В глазах Гельфанда он был воплощением «пылкого революционного сознания». Это могло означать готовность к обману, грабежу и покушению на убийство — цель оправдывала все средства.

Названные качества как раз не соответствуют общепринятой шкале ценностей, а, напротив, диаметрально противоположны ей. У Гельфанда и его друзей уважение вызывали те соратники по борьбе, которые отказались от буржуазного кодекса поведения на словах и на деле.  Жили, как и полагалось революционерам, вопреки общепринятым нормам, в микрокосмосе с моральным вакуумом: здесь правили другие ценности и законы, а моральная сущность добра и зла была вытеснена высшей инстанцией их идеологии.

Друзья Гельфанда придумывали для него собственные псевдонимы, начиная с «Доктора Элефанта» и заканчивая саксонским именем «Доктор Барфус». То ли из-за своей внешности, то ли из-за своей провоцирующей сущности и в первую очередь из-за своих статей в газетах, но очень скоро Гельфанд стал известен всему городу. Кроме того, провинция его не очень устраивала, потому что она на него наводила скуку, и он переехал в столицу — в  Берлин.

Там ему удалось благодаря рекомендации Каутского писать статьи для центрального органа партии газеты «Форвертс». Все более крупные газеты публиковали статьи Гельфанда. Постепенно он начал получать предложения, например прочитать доклад о голоде в России из-за неурожая в 1892 году. Точнее, Гельфанд сам позаботился об этом предложении, так как не хотел упустить возможность отобразить сей феномен со своей точки зрения. Гельфанд проанализировал эту катастрофу и сделал вывод, что, разумеется, она не случайна, а является «необходимым следствием развития капитализма в России», и диагностировал ее как «долго тянущуюся хроническую болезнь».

Крестьяне в результате освобождения от крепостного права сами попали в положение товаропроизводителей и предпринимателей, аргументировал Гельфанд. Из-за усиленного роста промышленного производства многие эмигрировали, и это стало ощутимо, кроме того, в один прекрасный день они образуют тот пролетариат, который поднимется против царя.

Гельфанд не упустил возможность изобразить мрачную картину экономического кризиса как следствие этого. Он хотел через средства массовой информации убедить иностранных инвесторов в таких прогнозах для России, чтобы, используя повод, нанести вред царскому правительству, в чем сам торжественно признался.

Прогнозируя будущее России, он сказал, что в дальнейшем, разумеется, Россия виделась ему «цветущей в капиталистическом смысле страной», которая сможет конкурировать с Америкой в гегемонии на мировом рынке, Европа же окажется между двумя фронтами глобальной экономической борьбы.

Он опять видел в прицеле рабочий класс, который, по его мнению, должен был захватить инициативу, потому что «нельзя ждать, сложа руки, когда революция свалится с неба!» Так как Гельфанд ни на секунду не сомневался в том, что даже самые яркие представители немецкой социал-демократии мечтали о такой форме перераспределения власти, он все более прямо и открыто добивался поддержки русских товарищей, которые с нетерпением ожидали в ссылке в Швейцарии. Его мечтой было, чтобы эта группа, которую он видел в авангарде ведущей революционной группы в России, получила признательность с немецкой стороны.

Органы прусского министерства внутренних дел уже начали проявлять обеспокоенность. Бунтовской дух казался им опасным. Они провели у Гельфанда обыск, в результате чего он был арестован и выслан из Пруссии. Об этом было проинформировано русское Министерство внутренних дел, которое в свою очередь передало информацию на пограничные полицейские посты и в губернии.

То, что обмен информацией был так хорошо налажен, было традицией третьего отдела прусской политической полиции. Уже в посленаполеоновские времена русские агенты разыскивали подозрительные «гнезда» радикальных русских оппозиционеров в Берлине и все, до последнего уголка, места сбора студентов, где только могли учуять политических врагов своей страны. Эта совместная прусско-русская работа секретных служб в середине XIX века была систематизирована шефом полиции, который был вынужден уйти на пенсию из-за своей, отчаянной деятельности. Он стал частным детективом и в этом качестве скрывал свои прежние заслуги Например, в 1851 году он разоблачил тогда еще конспиративную деятельность Карла Маркса и Фридриха Энгельса в Коммунистическом союзе в Германии, Франции и Англии, и оба господина предстали перед судом, правда, его методы были не совсем чистыми. Но его звездный час пробил, когда он поймал шантажиста царского посланника в Берлине. Так родилась постоянная немецкая агентурная служба, защищающая интересы царской тайной полиции. Официальное поручение прусским органам предполагало непрерывное наблюдение за политическими эмигрантами. Это не удивительно, ведь оба государства были связаны друг с другом одной системой монархии и родственными узами их королей. Взаимное доверие подчеркивалось также и тем, что при дворе каждого из этих государств обязательно присутствовал военный адъютант другой страны.