– Опять вы за свое!

Она сердито встряхнула его, потом насмешливо погладила по щеке:

– Бедный Крис! Такой маленький мальчик, правда? И. вам приходится очень трудно, да?

Крис вспыхнул. Действительно, маленький мальчик – под крылышком богоматери с благодатными сосцами всепоглощающим лоном!

Обида подала мысль подвергнуть ее искренность неджентльменскому испытанию. Он заговорил успокаивающим тоном, точно приручая пугливую лошадь куском сахара.

– Трудно, – сказал он, намеренно истолковывая ее слова превратно. – Вы думаете, что легко отказываться от всякой надежды на будущее? Я считал, что хоть вам-то это не безразлично. Последние два года я вел совершенно самостоятельную работу. Мне не дает покоя древний мир, этот таинственный создатель всей цивилизации. Неужели нам не удастся понять, как и почему они оставили нам в наследство такие роковые заблуждения, как суеверия, войны, социальная несправедливость и так далее? Люди – неисправимые консерваторы, они скорее согласятся терпеть признанное зло, чем дадут себе труд исправить его. Верно ли, что цивилизация – это своего рода болезнь? Или она сама по себе хороша, но только ее извратила человеческая природа? Вероятно, отчасти так оно и есть, и в таком случае это задача для психологов. Или, может быть, человеческое общество с самого начала пошло по неверному пути и нуждается в коренной перестройке? Только знание может освободить нас. А оно достижимо…

Он внезапно остановился, досадуя на неумение выразить свои мысли. Анна смотрела на него непонимающим взглядом. Он улыбнулся и движением руки отогнал прочь свое видение.

– Теперь всему этому конец. Кто-нибудь другой осуществит это, но не я. Так что я, как видите, пребываю в мрачном разочаровании. С каких вершин блаженства я упал! И куда, – к отребьям пролетариата, к тем, чьи силы остаются без употребления, кто никому не нужен. Не удивительно, что вы отвергаете меня, Анна, – он засмеялся. – Вы капиталистка. Разве вы не чувствуете, что между нами – классовая вражда?

– Крис, перестаньте молоть вздор или ступайте домой.

– Только одну минутку! – он взял ее за руку и сказал ласково: – Не сердитесь на меня, дорогая.

– Но вы такой странный и грубый…

– Неужели мне суждено потерять и вас? Когда я пришел, я хотел поцеловать вас, как мы целовались когда-то. И почему-то почувствовал, что вы меня отвергли.

– С какой стати я буду позволять вам целовать меня?

– Потому что мы молоды и желаем друг друга, и вы это знаете. А что разъединяет нас? Ваша покорность устарелой этике и лицемерию…

– Нет, не то…

– А что же?

– Вы не такой, как прежде. Вы потеряли все свои идеалы, особенно в отношении женщин.

– Вы уверены, что то были мои идеалы?

– Если они у вас вообще когда-нибудь были; в чем я начинаю сомневаться.

– Вы в самом деле говорите об идеалах? Или, может быть, – он сделал паузу, чтобы верней нанести удар, – о моих деньгах?

– О! Какое гнусное предположение!

– А разве не так? Идеалы – роскошь; побочный продукт наследственной ренты. Нет денег – нет идеалов. Вы когда-нибудь видели, как просит милостыню безнадежно голодный человек? Много у него, по-вашему, идеалов?

Анна вырвала свою руку.

– Я ни минуты больше не желаю слушать эти мрачные бредни. Вы невозможны. Уходите сейчас же.

– Очень голодные люди иногда воруют!

– Что вы хотите сказать?

– Мой голод – голод иного сорта, такой же жестокий, хотя не такой смертоносный…

Раньше чем она успела сообразить, Крис дерзко обнял ее и яростно поцеловал в губы. Анна возмущенно протестовала и вырывалась. Целую минуту или больше они боролись в полутьме, не щадя друг друга, не щадя сил. Вдруг Анна вздрогнула, перестала бороться и, прижавшись к нему в каком-то странном порыве чувственности, прошептала:

– Крис!.. Я… я… ты мне делаешь больно… но…

Но неудачи не оставили Криса даже в этот момент успеха. Как раз тогда, когда антагонизм Анны перешел в сочувствие и полную покорность, раздался стук в дверь и голос прислуги сказал:

– Разрешите, мисс, убрать со стола?

Этот удар парализовал Криса. Он так давно и так часто мечтал о той минуте, когда Анна признает его желание и уступит ему, – и он не мог поверить, что победа превратилась в поражение. И по милости такой глупой, такой пошлой случайности!

Не так отнеслась к этому Анна. Она непринужденно отодвинулась от него, точно просто по-дружески целовал его на прощание, и сказала спокойным, естественные тоном:

– Ну, еще раз до свидания, Крис, – да, Салли, убирайте, – и желаю вам повеселиться в Лондоне.

Она сунула ему в руки пальто и шляпу и свирепо шепнула:

– Идите, слышите? Идите!

Крис пытался заговорить, взмолиться, потребовать каких-то заверений. Но он не мог говорить, так велико было его волнение.

Ему оставалось только уйти.

Крис ушел из дома Весткотов в жалком состоянии: он был готов не то рычать, не то рыдать. С одной стороны, он чувствовал себя горько униженным. С другой, – он был взбешен на самого себя и на Анну, на то состояние, на которое судьбе было угодно обречь его, и вообще на весь мир.

Бешенство было спасительным, унижение – гнетущим. Унижение и страх – двоюродные братья в разрушении. Лишенный даже полового удовлетворения, импульс жизни обращался против самого себя в разрушительном исступлении.

Крис бродил наугад по темным переулкам, безучастно шлепая по грязи и лужам. Он ощущал какую-то детскую радость удовлетворенной мести, забрызгивая грязью свой единственный хороший костюм.

Пока Крис сражался с Анной на почве любви и ненависти и безнадежно пытался примириться со своим жалким поражением, он был предметом дружеского обсуждения своих домашних. Или, вернее, он был одной из второстепенных тем среди других, более существенных с точки зрения человеческого достоинства и семейных интересов.

Приближался священный час вечернего чая. Под предлогом милосердных забот и утешения страждущего, Нелл и Жюльетта предоставили Гвен и портнихе заниматься шитьем, а сами поспешно поднялись к больному. В тот день пришли документы и письма первостепенного значения, и обе дамы умирали от желания узнать, какие сведения извлек из них партриарх семьи. Разумеется, выносить решения будут они, но поскольку они еще меньше, чем он, разбираются в юридических документах и деловом фокусничестве, им придется выслушать его попытки объяснить им это.

Постель страдальца была усеяна документами, а на клочках бумаги, пришпиленных кнопками к доске для письма таким образом, чтобы больной мог писать одной рукой, были сделаны многочисленные карандашные пометки. Он был мрачен, но исполнен собственного достоинства.

– Ну? – отрывисто спросила Нелл, не тратя времени на утешения, так как производить впечатление было не на кого. – Все в порядке?

Вздох Фрэнка был близок к стону, а выражение его лица вызывало опасения рецидива.

– И да и нет, если ты понимаешь, что я хочу сказать, – жалобно сказал он.

– Не знаю я, что ты хочешь сказать, – раздраженно ответила Нелл. – И мы обе будем очень обязаны тебе, если ты будешь изъясняться на обыкновенном английском языке, а не играть с нами в прятки или употреблять эти ужасные юридические термины, которых мы не понимаем, да и ты тоже, кажется.

– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился больной, видимо желая быть любезным. – Где Крис?

– Ушел, – сказала Жюльетта.

– Куда?

– Должно быть, к этой своей Весткот.

– Но ты, кажется, говорила?… – Фрэнк с тревогой взглянул на Нелл.

– Все в свое время. Дело идет на лад. И я быстренько поставлю мисс Анну Весткот на место, если она вздумает вмешаться. Предоставь уж это мне.

Мистер Хейлин был явно в недоумении. Что идет на лад? И если так, почему этот мальчишка опять бегает за Анной?

– Ну, тебе видней, – сказал он, по обычаю уклоняясь от ответственности. – Предоставляю это тебе. Но ему следовало бы знать обо всем.