– Разве это такое несчастье, когда молодой человек бросается очертя голову в широкий мир? – воскликнул мистер Чепстон, пропуская мимо ушей этот выстрел Криса. – Где же традиции авантюры, где современные Рали[8] и этот, как его там? Предоставьте академическое затворничество старикам. А молодым – действия, приключения, острый запах жизни в ноздрях. Да в вашем возрасте люди моего поколения несли весь мир на штыках…
– И посмотрите, куда они его принесли…
– Героическая жизнь сама себе награда. – Мистер Чепстон сделал попытку быть внушительным. – Возьмите, например, Руперта Брука.[9] Его статуя на Скиросе, его рукописи в Британском музее. А где он сам, по существу говоря? Среди бессмертных!
– И тем не менее он мертв и довольно-таки скучноват.
– Не будьте циником! – взмолился мистер Чепстон. – Разрешите мне просить вас не быть циником. Диоген был самый низменный из философов.
– Да, – перебил Крис, – он был в состоянии разозлить Платона, сказав ему, что, если бы тот научился питаться сырыми овощами, как Диоген, ему не пришлось бы льстить тиранам.
– Ха! – мистер Чепстон решил пропустить намек мимо ушей. – А, так вы читали Лаэрция? Чудесно, восхитительно. К сожалению, жизнь состоит не только из классической учености, особенно для тех, у кого нет ни гроша.
– Разумеется, они имеют право на свой otium sine dignitate, – горько сказал Крис.
– На покой без почета? – Мистер Чепстон сделал паузу. – Ах! Вы имеете в виду безработных? Да, это слишком верно. Но вы не будете из их числа…
– Ведь я не имею права даже на пособие, – усмехнулся Крис.
– Мой милый мальчик! Довольно цинизма, прошу вас. Разрешите мне сказать вам два-три слова ободрения. Постараюсь не впадать в обычную ошибку людей моего возраста и не буду предлагать вам самого себя в качестве примера. Напротив, я хотел бы послужить вам предостережением. Моя жизнь началась на вершинах, но слишком скоро закончилась надгробной эпиграммой в испорченном или христианском стиле Греческой Антологии. Вы, как юный Вергилий, начинаете с того, что теряете все отцовские угодья.[10] Ну, так что ж? Боги оказывают вам честь, давая вам возможность начать с царапины на скачках жизни. Выше голову – и вперед! Сколько предприимчивости и талантов погибло для мира благодаря тому, что обладатели их имели несчастье унаследовать ренту. Нищета – бич, который подхлестывает талант на пути к успеху. Бойтесь довольства и изнеженности…
Невозможно сказать, как долго гудел бы еще мистер Чепстон, наставляя Криса в стиле Полония.[11] Крис слушал с удивлением и стыдом, сознавая, что ему хитроумно заткнули рот. Он чувствовал себя в смешном и глупом положении. Смешно было бросаться в самый разгар катастрофы к Чепстону, как к милосердной богоматери; глупо наступать человеку на любимые мозоли, когда хочешь что-нибудь получить от него. Крис сделал удивительное открытие, что шутки на чужой счет требуют подкрепления в виде независимого дохода. За отсутствием такового, человек вынужден присоединиться к великой армии тех, кто лижет чужой зад явно и старается укусить его исподтишка; сплетнями мстит человеческое «я» за те унижения, на которые обрекает человека забота о собственной выгоде…
Крис вышел из задумчивости и закрыл шлюзы чепстоновского красноречия, поднявшись со словами:
– Ну, мне пора идти. Надо еще уложить вещи и повидаться с массой людей. Спасибо за все.
– Вам в самом деле пора? – воскликнул мистер Чепстон, с самым непринужденным видом вскакивая с кресла. – Может быть, вы чего-нибудь выпьете? Нет? Что ж, в таком случае…
Он принялся медленно и внушительно пожимать правую руку Криса, раскачивая ее, как ручку насоса:
– Не забывайте своего старого учителя, – пожатие, – приезжайте иногда повидаться со мной, – пожатие, – не становитесь тряпкой, – пожатие, – никогда не таите обиду за несправедливость, – пожатие, – держитесь идеалов, которые мы старались вам привить, – пожатие, – берегитесь вульгарности, – пожатие, – материализма, – пожатие, – бесчестных поступков, – пожатие, – и, превыше всего, женщин!
Выпустив руку Криса, мистер Чепстон быстро отвернулся, как бы желая скрыть душившие его чувства.
– Прощайте, – сказал он гортанным голосом. – Прощайте!
Крис направился к двери и, когда она закрылась, услышал голос мистера Чепстона, поднявшийся до прощального вопля.
– Прощайте! Держитесь – ваши идеа-алы…
Склонив голову набок, точно огромный, но уродливый певчий дрозд, мистер Чепстон слушал, как ослабевает эхо шагов Криса по деревянным ступенькам, потом по-птичьи подскочил к окну и выглянул посмотреть на голову и спину явно разочарованного молодого человека, направляющегося к воротам колледжа.
Может быть, на лице этого выдающегося специалиста по античной литературе появилось слабое подобие сатанинской улыбки?
Может быть, он сообразил, что пять процентов из четырехсот фунтов, это двадцать фунтов в год, – достаточно, чтобы оплатить годовой счет за табак каждого сколько-нибудь благоразумного человека?
Во всяком случае, он снова принялся набивать трубку, с особенным напряжением вглядываясь в сумерки.
Два
Трясясь в углу купе третьего класса, Крис мрачно созерцал катящуюся перед ним панораму пустошей, разбросанных в беспорядке птицеферм, новых желтых кирпичных особнячков, милых, старых, дымящихся от сырости полудеревянных коттеджей и облетевших остатков леса. Шпили вонзались в небо, две-три свиньи утыкались пятачками в землю, автомобили мчались по дорогам, перестроенным за огромные деньги во имя разрешения проблемы безработицы. Недавно превращенный в Дом Призрения величественный особняк объявлял на огромном плакате, что он кормит, одевает и пестует с колыбели до могилы слабоумных детей слабоумных родителей и властно требовал пожертвований на это замечательное патриотическое начинание.
Есть разница между юными англичанами вчерашнего и сегодняшнего дня. Это должно быть ясно даже им самим.
Довоенный англичанин был обычно чем-то вроде белокурой рыбы – длинный, холодный, не умевший выразить свои мысли, хищный и наглый. Вскормленный на питательном мясном экстракте воинственности, который прославляли кровожадные медицинские авторитеты, он воображал себя непобедимым властелином всего остального низшего мира. Колонна Нельсона[12] была пупом его обширной и в значительной мере фиктивной империи. Все дороги начинались для него от Ватерлоо.[13]
После столетия легких побед над косоглазыми и черномазыми этот чертовски замечательный спортсмен испытал неприятный сюрприз: его ударил противник, оказавшийся ему по плечу. Реагируя на сии внешние условия, рыба постепенно усвоила покровительственную окраску миролюбивого идеалиста, идеалом которого было – заинтересовать мир в сохранении своей безобидной породы. Так как это не удалось, он обиделся на мир, и дети столкнулись с унылой перспективой бесконечно долго расплачиваться за грезы отцов. Их наследие – разочарование.
Крис Хейлин был представителем этой, по-видимому, новой породы, которой, по непонятной прихоти генетики, суждено удовлетворять новым требованиям. Для англичанина он был мелкокостен и невысок ростом – всего пять футов шесть дюймов. Руки у него были широкие, но изящной формы; волосы довольно темные; подбородок и рот говорили о скромности, о природной застенчивости. Глаза серые и крайне сентиментальные. Но если у него и были нервы, он держал их в узде, во всяком случае, он был человеком слишком цивилизованным, чтобы дать выход своим чувствам, избивая кастетом своих политических противников.
