В эти дни Крис бесцельно подчинялся чужим желаниям, раздраженный бесполезной тратой своих сил.

Он впал в подавленное нервное состояние человека, не имеющего никакого занятия. Он не мог ни за что приняться и целыми днями бесцельно бродил. С наступлением темноты или в дождливую погоду он мрачно забирался в «библиотеку» – комнату, заставленную полками со старыми заплесневелыми книгами, и смотрел в окно на мокрую лужайку и разросшийся кустарник.

Как-то вечером он стоял там и уныло смотрел в открытое окно. Снаружи доносились грустный запах осени, едкий дым сжигаемых листьев, жертвоприношение усталой влажной земли. Ноябрьские сумерки дрожали от пронзительного крика скворцов, которые все кружили и кружили стайками, садясь на деревья с легким шелестом крыльев и быстро постукивая коготками по веткам.

«Они счастливы. Утром они рождаются для нового бесконечного дня; вечером мирно умирают для новой бесконечной ночи. Мы цепляемся за прошлое и будущее и упускаем вечное настоящее…»

– Можно нам войти? – послышался голос Жюльетты. Она и Гвен принесли коктейль и бокалы.

– Почему же нет?

Крис закрыл окно, подбросил дров в камин и пододвинул кресла Жюли и Гвен.

– Не излишняя ли это роскошь? – спросил Крис, неохотно беря протянутый ему бокал.

– Будет тебе киснуть, – ответила Жюльетта, – выпей-ка и развеселись. Ты на всех нас тоску наводишь своим унынием. Правда, Гвен?

– Нам бы хотелось видеть вас более счастливым, – робко сказала Гвен.

Крис пожал плечами. Какой смысл спорить?

– Ему нужно будет заказать новый костюм в Лондоне, – снисходительно сказала Жюльетта, обращаясь к Гвен. – Эти его вещи ужасны. Терпеть не могу эти студенческие куртки и фланелевые брюки, а вы?

– Новый костюм! Женский бальзам от всех страданий! – рассмеялся Крис. – Ты забываешь, что я не девушка, Жюли.

– И очень жаль. Ты был бы гораздо рассудительней, и с тобой легче было бы иметь дело.

– А я рада, что он мужчина, – наивно сказала Гвен и сейчас же вспыхнула.

– Очень вам благодарен. – Крис поклонился. – А теперь, после того как мне простили мой пол, скажи, пожалуйста, какие у меня могут быть основания чувствовать себя счастливым – если не считать нового костюма, который мне не нужен и который нам не по средствам.

– Я заплачу за него, – надменно сказала Жюльетта.

– Из каких это средств? Деньгами баронета? А если я не желаю принимать от него подарки?

– Не оскорбляй меня!

– А тебе не кажется, что такое предложение может быть оскорбительным для меня?

– Да будет тебе мудрить и выдумывать, – нетерпеливо сказала Жюльетта. – Из-за чего ты так огорчаешься?

– Всего-навсего загублена моя карьера, всего-навсего кажется унизительной и гнусной вся эта финансовая канитель; всего-навсего я должен быть свидетелем того, как ты бросаешь человека, который был тебе небезразличен, чтобы выйти замуж за богатое животное.

– Крис! Как смеешь ты так оскорблять меня и Джерри? Что ты знаешь о нас?

– Слишком много, к сожалению.

– О, поменьше горечи, Крис, прошу вас, не надо, – в отчаянии простонала Гвен.

– Не во мне горечь; правда горька, – он повернулся к Жюли. – Я не хотел говорить об этом, но теперь я должен высказаться или у меня на всю жизнь останется чувство, что я не предостерег тебя. Жюли! Подумай, что ты делаешь! Попробуй видеть вещи такими, какие они есть. Тебя толкает на это мать. Ты знаешь, что она помешана на «хороших партиях», а посмотри, к чему привел ее собственный брак! Ведь отец всегда ей был безразличен, и теперь все ее собственнические инстинкты направлены на нас и в частности на тебя. Она смотрит на тебя не как на самостоятельную личность, самостоятельность которой священна, а как на часть самой себя. Она пользуется своей властью над тобой, чтобы заставить тебя добиться того, чего хотелось ей самой. Но она не думает о тебе и о Хартмане как о людях, которым придется вместе жить. Она смотрит на вас как на социальные абстракции. Не позволяй ей толкать тебя на то, чего ты на самом деле не хочешь…

– Я уверена, что она ничего подобного не делает, – оборвала его Гвен. Крис не обратил на нее внимания. При свете камина он видел лицо Жюли и понял, что она взволнована.

– Жюли! – продолжал он взывать к ней. – Мы уже не дети. Нам незачем бессмысленно подавлять в себе живые чувства, как то делали наши родители. Мы можем избежать их ошибок, если у нас есть хоть капля мужества и здравого смысла. Не позволяй матери превращать твою жизнь в ад. Ведь часто брак – даже в самом лучшем случае – вещь достаточно тяжелая, еле прикрытый компромисс. Может быть, его вообще следовало бы упразднить. Но во всяком случае, для культурных людей позор, когда брак становится всего лишь финансовой сделкой.

– Не понимаю, какое право ты имеешь говорить подобные вещи! – воскликнула Жюли, радуясь возможности скрыть свое замешательство.

– Ну а что же это, по-твоему? Стала бы ты иметь с ним дело, если бы у него не было денег? К тому же ты знаешь, что он за человек.

– Не вижу… – возмущенно начала Жюли.

– Потому что ты не хочешь видеть. Послушайте, мне хотелось бы поговорить с вами обеими вполне откровенно. Вы женщины, и вы не будете отрицать роль пола. Что бы ни говорили всякие лицемеры, пол в значительной мере управляет нашей жизнью. Если половое чувство подавлено или искажено, люди сходят с ума, становятся несчастными и злыми. Старый кодекс поведения полов основан на лживых предпосылках и создан лживым социальным и экономическим строем, который явно терпит крушение.

– Какое это имеет отношение ко мне? – спросила Жюли.

– Так вот, попробуем применить это к нам самим. Предполагается, что мы – самое эмансипированное поколение; но так ли это на самом деле? Правда, нам дали отдельный ключ от дома и разрешили иметь друзей по собственному выбору и мы знаем о противозачаточных средствах. Но по существу Жюли по-прежнему живет во власти лицемерия. Она выросла, веря, как и ее мать, что единственное открывающееся перед ней поприще, это «хорошая партия». Но, Жюли, это ведь самый верный способ подавить и извратить свое естественное сексуальное влечение. Тебе не нужен Джеральд, тебе нужды его деньги. Ты как вещь отдаешь себя тому, кто платит больше!

– Скоро ты назовешь меня проституткой!

– Что ж, ведь здесь лишь разница в степени, – быть законной наложницей одного мужчины за часть его дохода или незаконной наложницей многих мужчин за наличные и сдельно. Но я понимаю, какая перед тобою встает дилемма. Что еще ты можешь делать? Тебя намеренно воспитали так, чтобы ты не могла заботиться о себе, и выбор у тебя один – или продать себя, или зарабатывать, услуживая другим…

– Тебе, вероятно, хотелось бы видеть меня в ресторане? – саркастически спросила Жюли.

– А что дурного – подавать людям еду? Или, по-твоему, это менее почтенное занятие, чем стрелять в беззащитных жирафов и наживаться на собаках?

– Ах, не болтай глупостей!

– Давай заключим с тобой договор, Жюли. Через год, начиная с сегодняшнего дня, ты сама решишь, кто из нас двоих сейчас глуп. Искренне и вполне серьезно я считаю, что для тебя было бы гораздо, гораздо лучше отказаться от этой узаконенной проституции, взять работу и подождать, пока ты найдешь человека, который будет тебе настоящим товарищем и от которого ты бы хотела иметь детей. Ты знаешь, что тебе не нравится все, что нравится Хартману, – его пристрастие к борзым, охота, азартные игры, гонки и так далее. Ты не выдержишь этого. Но даже и с этим можно было бы примириться, если бы тебе нужен был он как мужчина, а не только та безвкусная роскошь, которую он может тебе доставить. Скажи мне одно: так ли сильно желает его твое тело, чтобы ты стремилась иметь от него детей?

– Ну знаешь, на такой вопрос я не буду отвечать!

Жюли вскочила на ноги с возмущением, которое было искренним только наполовину.

– Потому что ты не смеешь ответить правду. Жюли милая, скажи: если бы не эти проклятые деньги и не приставанья матери, разве нет такого человека, которого ты действительно хочешь, который был бы для тебя всем тем, чем не может быть Хартман?